И в такой гнев пришел отец от слов Симеона Каламариса:
— Вы, может, и сомневаетесь, что дозволено, а что нет, я же не сомневаюсь.
И Симеон осмеливается заметить: «Все зависит от обстоятельств». Отец резко возражает. Мой отец непреклонен и непоколебим, во всяком случае, таков его тон. Особенно если отец говорит с человеком, который ему неприятен.
— Ну хватит, сеньор. Хороша мораль, которая зависит от обстоятельств. Коли так, значит, все дозволено. А чтобы оправдаться, любой предлог годится. Да будет вам известно: на воре и шапка горит.
Тут я должен вмешаться и защитить друга. Не могу же я допустить, чтобы отец оскорблял его. Я горячо выступаю на защиту Симеона. Зачем же так сразу осуждать человека. Хоть я и знаю, что после, когда Симеон уйдет, отец спросит язвительно:
— А тебе что известно об этом человеке, ведь ты только что с ним познакомился? Где ты его откопал? Наверняка в каком-нибудь не слишком почтенном месте.
Где я встретился с Симеоном? Надо что-то придумать. Скажу, что нас познакомил один общий друг. Или что Симеон — приятель нашего преподавателя с медицинского факультета. Ведь невозможно же сказать то, что есть. Симеон мне не друг. Мне его выдали. Он мой, во всяком случае, на некоторое время. И я должен его спасти, восстановить его жизненный путь.
Он старше меня; по крайней мере, лет на двадцать старше. Странной может показаться дружба юного студента с человеком немолодым, непонятным, приехавшим бог весть откуда. По правде говоря, я не искал его, не выбирал. Не раз слышал я, что человек не выбирает ни родителей, ни братьев, ни детей. Он их имеет, получает. Они ему даны.
— А мне дан Симеон Каламарис.
Я думал, что пробормотал эти слова едва слышно, но, оказывается, получилось громко. Имя прозвенело в тишине гостиной. Сестра обернулась, мать опустила вязанье, отец отложил газету.
— Что ты сказал?
Все трое не сводили с меня испытующего взгляда.
— Ничего.
Отец настаивал:
— Нет. Ты назвал какое-то имя. Какое?
Я старался казаться равнодушным.
— Имя? Ах да, Симеон Каламарис.
Снова прозвучало в гостиной это имя. Они никогда его не слышали, оно, по всему судя, ничего для них не значило. И однако отец произнес те самые слова:
— Симеон Каламарис. Имя для шарманщика с обезьяной.
Долгими были поиски, но наконец я добрался до этого дома. Будто возвращался по едва заметной тропе или шел через лес по следу зверя. Из секционного зала в больницу «скорой помощи». Я расспрашивал служащих, заставлял их рыться в списках. Бесконечные перечни трудно произносимых имен, большей частью кое-как нацарапанных карандашом неловкой рукой сонного дежурного.
— Карамали?
— Нет, Каламарис.
— Симон?
— Нет, Симеон.
— Давно?
— Три или четыре дня тому назад.
Медленно возникали из тумана последние дни его жизни. Он упал на улице — сердечный приступ. Полицейский увидел, отвезли в больницу. Через несколько часов он умер, не приходя в сознание. Документов при нем не было, всего лишь какие-то пустяковые бумаги. Мне их показали в полиции. Старое письмо, написанное по-гречески. Письмо не перевели. Я смотрел на непонятную вязь незнакомых букв. Подпись — одно слово. Имя, конечно. Быть может, женское. Даты нет, но письмо измятое, грязное, значит, получено давно. Месяцы или даже годы носил он в кармане эту последнюю весть. Еще мне показали обрывок старого лотерейного билета. И гороскоп, вырезанный из журнала, — родившегося под созвездием Стрельца. Гороскоп утверждал, что человек этот пробуждает благожелательность, тверд в опасности, верховный жрец, огонь без пламени. Его металл — олово, камень — бирюза и рубин.
Самым свежим документом оказалась квитанция из ломбарда двухнедельной давности. В ломбарде отыскали заложенную вещь: золотой перстень с полустершейся резной головой Горгоны; на квитанции — адрес. Но выяснилось, что по этому адресу он не жил уже давно. Это оказался жалкий пансион для иммигрантов, шумный, беспорядочный, грязный, в бедном квартале старого города. Куда Симеон переехал, там не знали и помнили его весьма смутно. Целый день провел я в беготне по пансионам для иммигрантов. Я искал упорно, почти без всякой надежды. Называл имя, никто не помнил, тогда я начинал описывать внешность. Отвечали неуверенно, путано, нередко направляли по неверному следу.