Он стоит надо мной и повторяет, что надо заплатить заработанными деньгами. Конечно, надо заплатить хозяйке пансиона, чтобы не говорила всяких гадостей об ушедшем. Наследники всегда так поступают. И все мелкие долги Симеона разным людям тоже заплатить. У хозяина закусочной он брал коробок спичек. Сапожнику должен за заплатку на туфле. И продавцу лотерейных билетов должен.
Я не знаю, сколько надо пройти дорог, в какие лавчонки заглянуть, чтобы расплатиться с долгами Симеона вот этой золотой монетой. Которую Симеон заработал. Зато я знаю, хоть мне и не хочется говорить об этом, что надо дать денег и француженке из пансиона. Одарить ее щедро за Симеона, и за себя тоже. Чтобы Симеон оказался на должной высоте. Или чтобы мне не ссориться с Симеоном. Следует сказать ему, только я не смею, что я многим ему обязан, да к тому же, пытаясь идти вслед за ним, я с теми, кто встретился на этом пути, вел себя не совсем так, как положено верному другу.
Если скажу, Симеон, конечно же, усмехнется, я увижу усмешку на холодном, окостеневшем лице. Симеон ничуть не взволнован. Ведь это все для того, чтобы научить меня. Такая у него метода. Научить всему, что я должен сделать.
Симеон Каламарис, обескровленный, окоченевший, сам не может. И этого более чем достаточно, чтобы я познал то, что познал; или, вернее, получил в дар, как Симеон — золотую монету, теперь я не осмелюсь отрицать, что он ее заработал. Я каменею от ужаса и все-таки должен сказать ему что-то хорошее, поблагодарить. Но разве можно говорить теплые слова этому холодному существу, которое и платит, и требует уплаты.
Нет, не могу я стать его другом. Хоть я и хотел бы стать твоим другом, Симеон, ничего не получится. Я боюсь тебя. Симеон стоит надо мною, требовательный, как отец или как сын. Но только не друг, не близкий человек. Страшен он мне. И лучше держаться от него подальше.
Чего только я не обещаю ему, лишь бы он успокоился, отошел от меня, сам же надеюсь втайне, что ничего не выполню, позабуду. Я пойду заплачу за тебя хозяйке пансиона. Почему же он не кивнет одобрительно?
Пойду к твоей женщине, передам от тебя привет. Нет, он не усмехается. Пройду по всем трущобам, по всем лавчонкам вслед за тобою. Он стоит все так же неподвижно.
Заплачу той монетой, что ты заработал. Лучше было сказать «твоей монетой» или «которую я тебе должен».
Но всего этого мало, Симеон Каламарис не успокоился, не утих, не отходит от меня. Я хочу, чтобы он навсегда вернулся на узкую белую койку, с которой поднялся, чтобы поговорить со мной. Но я-то почему лежу на белой койке, в холодном необъятном зале, ведь это вовсе не моя кровать и вовсе не моя комната? Где я?
Я подозвал уличного мальчишку, дал ему конверт и попросил отнести хозяйке пансиона.
— Буду ждать тебя здесь, на углу. Скажи, чтобы расписалась на конверте.
Едва придя в себя после страшной ночи, я поспешно написал письмо и вложил в конверт вместе с монетой.
«Сеньора, я отнюдь не намеревался уехать, не заплатив вам. Напрасно вы думаете обо мне дурно. Возьмите столько, сколько я вам должен, остальное передайте от моего имени Мадо, француженке. Вещи мои прошу сохранить до моего возвращения. Через неделю или через две».
И подписал: «Симеон», без фамилии, измененным почерком. Ни места, ни даты не обозначил.
Через некоторое время я увидел мальчика, выходящего из пансиона. Он принес конверт с подписью каракулями, рукой, дрожащей от волнения. Видимо, хозяйка очень уж изумилась, получивши монету и письмо.
— Что она сказала?
— Ничего. Прочитала письмо, наверное, раза три, потом взяла монету, попробовала на зуб. Я думал, она сейчас закричит. Как подписала конверт, я и побежал скорее.
Больше мне ничего не надо. Я дал мальчику мелочи и ушел. Мой долг выполнен. И больше не надо ничего делать. Имя Симеона Каламариса будут повторять хозяйка, жильцы, женщина со светлыми глазами, звон его имени наполнит пансион, грязное жилище, разделенное занавесками из газет и тряпья. Будто тот нежданный звон золотой монеты. Я пошел в университет.