— О чем ты сегодня думала, Лелита?
Она не ответила, капризно, по-детски наморщила лоб.
— Я шел мимо и слышал, как ты играла. Что-то такое красивое.
Он снова опустил глаза; как хотелось, чтобы эти скучные слова звучали горячо, ярко, сильно!
— Играла то же, что всегда. Этюд. Вот этот.
Она тихонько стала напевать.
Всем сердцем помнил он что-то другое, и слова девушки повергли его в смятение. Если даже она играла то, что всегда, значит, играла по-другому, ведь все почему-то изменилось — свет, воздух, расстояния, смысл слов. Что-то новое вторглось в прочный распорядок жизни. Новое, чужое и, конечно, страшное.
Он хотел сказать, что ночью слышал другую музыку, в ту минуту, когда…
— Вчера ночью.
Он сказал только это и внезапно умолк, испуганный. В самом деле, ночью она играла то же, что всегда, но проехала карета, и музыка прервалась, а потом стала совсем другой, к ней примешалось что-то странное.
Услыхав «вчера ночью», девушка вся напряглась, даже пробежал от волнения по телу легкий озноб. Она ждала рассказа о таинственном незнакомце, что приехал вчера ночью и пробудил столько сладостных грез в ее душе.
— Куда он едет? — спросила она.
— Да не знаю. Я говорю про то, что ты играла вчера ночью, — отвечал он в смущении, невольно выдав свои чувства. И тотчас увидел, что она разочарована. Отвернулась, глядит рассеянно в сторону, кажется, даже скучает. Ну конечно, ей хотелось услышать совсем о другом. Долго молчали, он в страхе, она в раздражении. Наконец он догадался — надо сейчас же что-то сказать, иначе все кончено, он навсегда будет изгнан из царства нежности и мучений, где дозволено ему было до сих пор пребывать. И, стремясь избежать нависшей опасности, заметил с притворным равнодушием: — Да, вот еще что: вчера ночью, поздно, приехал кто-то, в карете.
Она сказала с гордостью:
— Я знаю.
Но он продолжал, он мстил кому-то, он убивал призрак, нагло вторгшийся в мир его тихих грез:
— Обычный приезжий, ничем не примечательный. — Он смотрел в землю, он твердо решил не сдаваться, во что бы то ни стало погубить врага.
Она не отвечала ничего, но в глубине души горячо опровергала каждое его слово. Нет, вовсе не такой, как все другие, он приехал один, ночью, ворвался нежданный в сонную тишь городка.
— Коммивояжер скорее всего. Ткани предлагает или, может, продукты…
Нет. Если он знает точно, что это коммивояжер, почему тогда говорит так неуверенно? Она же знает только одно — приехал мужчина, а кто он, какой, ничего не известно, быть может — самый прекрасный на белом свете.
— Может, больной какой-нибудь, к врачу торопится, бедняга…
Ах нет! Зачем бы он тогда ехал кружным путем, да и не может слабый, измученный человек обладать такой странной силой, он появился — и словно гроза разразилась, небывалая тревога вошла в души, и даже неизменная ее музыка стала вдруг совсем другой.
— И потом, не все ли равно, кто он? Как приехал, так и уедет, будто его и не было.
Нет, не может он просто уехать. С его приездом что-то непонятное родилось в душе и останется в ней до самой смерти. Девушка бесшумно отошла от окна, направилась в глубь комнаты.
— Еще кто-нибудь приедет так же, как этот, а может, и не приедет, и ничего не случится.
Он все глядел в землю, медленно выговаривая жестокие свои слова, и только тогда поднял голову, когда услыхал музыку; мелодия росла, расцветала, неслыханная, небывалая. Он растерялся перед лицом этой незнакомой музыки. Такого он никогда еще не слышал. Нет, слышал. Он вдруг узнал мелодию. И тотчас понял: никогда больше не будет она играть по-старому. Он повернулся и зашагал прочь; солнце сияло, музыка слышалась все слабее, словно уходила вдаль…
Уже в дверях старуха сказала:
— Как еще что узнаю, зайду, расскажу вам.
И, плотно закутавшись в черную шаль, маленькая, сгорбленная, засеменила по улице под ярким солнцем. Глядела на тени: горбатые тени домов, дрожащие — листвы, крестообразная тень фонаря. Изредка встречался прохожий, старуха оборачивалась, смотрела вслед.
Кто-то окликнул ее из окна. Бледная печальная женщина выглядывала из-за решетки, будто узница.
— Эй! Поди-ка сюда.
Старуха подошла к окну.
— Скажи, Микаэла, он еще не уехал?
Улыбка промелькнула на морщинистом, наполовину скрытом шалью лице старухи.
— Я как раз иду в гостиницу, погляжу что да как.
— Удивительно, ты ведь всегда все знаешь, Микаэла.
Довольная, старуха снова улыбнулась.
— Откуда же? Что все знают, то и я, — сказала, приняв таинственный вид. — В городе только о нем и говорят. Вчера вечером у аптекаря говорили, на тертулии.