Приближалась ночь, по всей длине улицы один за другим загорались фонари. Инспектор взглянул на мигающие огни и продолжал высокомерно, менторским тоном:
— Все люди одинаковы. Вы, я, остальные. Ничего загадочного нет вообще ни в чем. Просто мы всю жизнь обманываем друг друга, каждому хочется показать, будто он не такой, как другие. Не обольщайтесь, все мы одинаковые и нисколько не загадочные, что мы с вами, что этот приезжий…
Из темноты улицы появилась женщина, подошла близко. Сказала скорбно:
— Ушел он.
Некоторые улыбнулись, предположив, что она имеет в виду ночного гостя. Инспектор спросил тревожно: — Кто ушел?
— Сын ваш. С утра его дома нету, а вот сейчас только пришел погонщик и говорит — видел его далеко-далеко, на реке, за второй переправой, быстро так шагает, с погонщиком и говорить не стал.
Олень
Четверо мужчин сидят на корточках перед дверью дома. Опустили головы, свесили руки между колен, перебирают траву, камешки. Островерхие шляпы сдвинуты на затылки.
Охотничий пес, длинноухий, со слезящимися глазами, подошел, стал принюхиваться.
— Пошла прочь, собака! Пошел, Трубач!
Пес убежал, испуганный.
— Хорошая собака, Дамиан.
— Трубач-то? Очень хорошая собака, верно.
— А вот оленя с рогами о двенадцати концах не загонит.
Дамиан, не поднимая головы, усмехнулся:
— Тут дело совсем другое. Этого оленя никому не загнать.
— Самых лучших собак пустили, самые лучшие стрелки ходили — все равно ушел, проклятый. А ты его видел, Дамиан?
Смуглыми длинными худыми руками сдвинул Дамиан шляпу еще дальше назад, выпрямился. Черными тусклыми глазами глядел поверх голов соседей на густой гулко шумевший лес, что подступал к дому, покрывал всю громадную гору.
— Я? Нет, не видал я его. Если б увидел, кто знает, может, и…
Из дома послышался тихий жалобный стон.
— Не проходит колотье у Бениты.
Четверо повернули головы, глядели на покосившийся дом с тростниковыми стенами и соломенной крышей. Снова раздался прерывистый стон.
— Нет, не проходит. Три дня уже лежит с этой хворью.
— А ты ничего не давал ей, Дамиан? Настой надо пить, настой — он колотье снимает.
— Ну вот! Как же — ничего не давал? Конечно давал. Там Домитила с ней, сестра ее, настоем ее поит и припарки ставит. Нет, не легчает. Все хуже да хуже. Нынче с самого утра стонет. Вот как сейчас, слышите? Помрет у меня жена, видно, господь так судил.
Еще больше согнулись четверо, еще ниже опустили головы.
— А знахарь не приходил к ней?
— Хосе дель Кармен? Со вчерашнего дня его зову, все ему недосуг. Трав прислал да припарки велел ставить. Сегодня хотел сам прийти.
Замолчали; издали послышался лай собак. Он шел снизу, от подножия горы. Четверо жадно прислушивались.
— Это у Мадре Вьеха.
Поднялись, обошли дом, позади дома зеленый лесистый склон круто спускался вниз, к долине.
— Конечно, внизу, у Мадре Вьеха. Слушайте.
Дамиан лодочкой приложил ладонь у уху.
— Собак там хватает. Ишь лают-то как.
Лай был хриплый, отрывистый, злобный.
— Подняли, наверное. Подняли оленя.
Вперемежку с лаем собак раздавались крики охотников.
Пристально, с тревогой глядели четверо на ближний склон. Лай и крики стали яснее.
— По Кабаньему ущелью пошли. Хороший гон. Олень-то тот самый, с рогами о двенадцати концах, так, что ли?
— Добрый день.
Они обернулись на голос. Старый тощий индеец в темном сомбреро, надвинутом на глаза, стоял на прогалине возле дома.
Дамиан шагнул ему навстречу.
— Добрый день, Хосе дель Кармен.
Другие тоже подошли.
— Ну что, жена заболела?
— Колотье у ней, совсем помирает.
— Ага. А когда началось?
— Три дня уж.
— Ночью началось или днем?
— На рассвете, ранешенько, стонать стала, разбудила меня.
— Луна в ту ночь светила?
— Большая, вот такая вот, хоть иголки собирай.
— Ага.
Опять стали слышны крики и лай собак еще яснее, еще ближе. Помолчали.
— Вроде бы вверх по ущелью оленя гонят, только что-то выстрела ни одного не слыхать.
— Олень-то с рогами о двенадцати концах, вот и ушел. Такого загнать не просто.
— Кто знает, может, и… — задумчиво откликнулся Дамиан.
— Ну и к лучшему, — сказал знахарь.
— Почему к лучшему, Хосе дель Кармен?
— А потому, что такой олень, он не простой, он беду приносит. К лучшему, если не загонят его.