И еще: первую неделю-полторы я -- не знаю с чем больше, с тревогой, с надеждой, -- всматривался в небо, ожидая увидеть самолет или даже целую армаду. Мне почему-то казалось, что если они прибудут, то воздухом -впрочем, это было самое логичное. Спасатели, завоеватели, все равно. Люди. Но дни проходили за днями, ничего подобного не происходило, и эти волнения, большей частью подспудные, улеглись. И вот -- город.
Как будто ничего не изменилось в нем. Не было новых пожаров, и дома стояли, будто поджидали знака, по которому вновь задвижется в них жизнь. Я сменил фургон на тяжелый трехосный армейский грузовик с крытым верхом. За ним пришлось ехать довольно далеко, на другой конец города, но больше я не знал наверняка, где добыть нужную машину. И это-то военное автохозяйство припомнил с трудом.
Затем мой путь лежал на всякие продовольственные базы и склады. С магазинами я решил больше не связываться. Одну такую базу я знал неподалеку от воинской части, рядом с вокзалом. Грузовик еще плохо слушался меня, и я снес угол кирпичной кладки, когда загонял его во внутренний дворик перед невзрачным строеньицем серого цвета, стиснутым забором и глухими задними стенами домов. Выключив мотор, я вышел и взобрался на эстакаду, которая приходилась как раз на уровне кузова. Риф я оставил в кабине, пока побаиваясь отпускать ее без присмотра.
Мне предстояло долгое занятие. Теперь как взломщик я был экипирован куда лучше и в два счета своротил оба здоровенных замка на железных раздвижных воротах. В складе было еще прохладнее, чем на улице. Я перетаскивал ящики и коробки. Мясных консервов отнес четырнадцать ящиков -сколько было. Сыры, твердые колбасы, очень хорошие рыбные консервы в масле, деликатесные консервы из мяса дичи, фруктовые соки и пасты, -- здесь было такое, что я диву давался, и все вспоминал и вспоминал неказистый фасад этой базы-развалюшки с крепкими, впрочем, дверьми и какой-то (я видел) совершенно фантастической системой сигнализации. В соседнем помещении нашел на редкость отменные копченые окорока и забрал их все.
Я устал. Ныла рука. Последним, хмыкнув, погрузил ящик масла. Не люблю масло, но пусть будет. Часа два -- я еще не отвык мерить время часами -понадобилось мне, чтобы заполнить кузов на одну треть. Я был нетороплив, часто присаживался и просто смотрел вокруг. Побегал с Риф по двору. Переносил пяток ящиков -- и опять сидел. Тишь в мире была неописуемая.
...выключаете свет и начинаете рассматривать темноту; через некоторое время, когда глаза привыкают, видно, что темнота неоднородна; в ней можно высмотреть отдельные сгущения и разряжения, переходящие друг в друга формы и, что совсем невероятно, крохотные вспышки света, будто порожденные самою тьмой... да нет, просто сетчатка реагирует даже на отдельные кванты...
Иногда я тихонько смеялся, особенно когда представлял себя со стороны. Солнце грело мне кожу, а воздух был холоден, прозрачен и чист, чист.
Закончив с погрузкой, я зашел в контору этой базы. Так, любопытствуя. Посмотрел плакаты по стенам, открыл и закрыл ящики с бумагами. На бланке накладной надпись в рамочке: "За перепростой вагонов ответственность несет виновная сторона". Рассмеялся.
Мы немного покружили по городу, останавливаясь то здесь, то там. Не всегда по делу. Например, я долго-долго стоял у парапета моста над рекой, наблюдая ее замедленное движение от истока к той, другой реке, а той -- к другой, а той -- к морю, и смотрел на набережную и дома над ней. На лужайках возле Университета Риф с упоением гоняла за воробьями, а я собрал на клумбе букет георгинов, самых поздних, умирающе-ярких. Их я поставил в вазу на столе, когда мы вернулись. Спал без снов и проснулся очень рано. Это было внове -- мои ранние пробуждения. Всю жизнь не знал большей неприятности, чем нужда подниматься по утрам.
Потом, будто специально для одного меня -- да так, черт возьми, и было! -- осень затормозила бег, замерев в золотой вершине своей дуги пред падением в неизбежную игольчатую зиму. Я смотрел в эти прекрасные дни, и чувства мои приходили во все большее равновесие. На улицах и проспектах, никем не убираемые, лежали листья, они почти закрыли весь асфальт. Стояли памятники -- как-то особенно сиротливо без людей у подножий, но зато с налетом истинной вечности, -- памятники, которым суждено забвение в Лете, а не в последующей суете новых кумиров. Утренние ветерки перегоняли листву с места на место, пошевеливали надорванными афишами и затихали. По ночам светили глаза кошек, звезды и луна, и звезд было огромное количество.
Невероятная вещь -- я слышал журавлей над городом. Это было очень ранним утром, я только вышел, от земли поднималась мгла, и в этот момент небо заскрипело-заскрежетало над моей головой, Я ничего не понял, но крик повторился, и теперь я различил в нем тоску. Или прощание. Или обещание вернуться. Задрал голову -- и на мгновение разорвало пелену, -- и увидел их. Страшно высоко, на пределе зрения, плыла ровная галочка, и этот крик в третий раз донесся до меня, прежде чем пелена сомкнулась. Может быть, мне почудилось, не знаю. Но я видел это, и видел, что у них там уже было солнце.
Повторюсь, говоря, что болезнь меня многому научила. Возможно, просто напугала, это, в сущности, почти одно и то же. Во всяком случае, вторым по значимости в своем мысленном реестре я указал медикаменты и запасся ими как мог. В основном это были средства первой помощи и скудный ассортимент известных мне антибиотиков. Третьими шли книги. Не романы -- что мне теперь романы! -- но для начала нужна была хотя бы небольшая техническая библиотечка. Это пока все хорошо, а случись что серьезное с тою же машиной? Или со мною самим, или с Риф? Значит, еще справочники медицинские и ветеринарные.
Кстати, с Риф мы, кажется, ужились неплохо. Она слушалась меня, а я старался не докучать ей. Когда впервые на улице нам встретилась ватага разношерстных псов с рыжим большущим вожаком, у меня упало сердце, и я поспешно расстегнул хомутик на кобуре (к тому времени я вновь раздобыл патронов). Риф была без поводка, я отпустил ее на широких бульварах какого-то нового микрорайона. Но стычки не произошло. Собаки повели себя как и подобает стае: основная масса остановилась, а двое начали заходить сбоку. Я уж собрался пальнуть разок-другой в воздух, а не поможет, то и в землю перед мордами, но Риф оказалась на высоте. Она замерла, шерсть на хребте поднялась, хвост утолстился и вытянулся. Головой к вожаку, она покосилась на обходящих ее псов и зарычала, тихо, но с такой непередаваемой угрозой, что меня самого передернуло, а совершавшие маневр собаки смешались и не знали, что им делать. С полминуты все это представляло собой немую сцену, затем вожак коротко гавкнул, и стая, развернувшись, потрусила прочь. Они оставили Риф. Она была с человеком, и они не затеяли драку и не позвали ее с собой. Я отпустил шершавую рукоятку и вытер холодный лоб.