Дождь
Осень. Серый чужой город из равнодушного камня, утонувший в серых тучах. Толпы людей, куда-то спешащих; по углам – нищие и оборванцы, уверенные в том, что судьба обошлась с ними несправедливо, вечно голодные беспризорные дети с глазами в пол-лица; на перекрёстках – прямые, как палки, хмурые полицейские, которым всё равно, что у каждого второго за поясом заряженный револьвер; на окраинах города – многочисленные банды, промышлявшие мелким воровством и откровенным разбоем. На одинаковых улицах – одинаковые дома, одинаковые дешёвые ресторанчики, а в них – одинаковые люди, пропившиеся, проигравшиеся, прогоревшие, получившие по заслугам от очередной революции или очередного бунта. Где-то там, в центре города заседает правительство, пытается найти выход из кризиса, ищет пути спасения, бьётся в предсмертных конвульсиях, как муха, попавшаяся в паутину; очередной правитель, изобразив на лице скорбь, ходит по опустившим комнатам своего дворца, думая свою невесёлую думу, слушает бесконечные доклады своих бесчисленных помощников. Но государь – предполагал, а народ – располагал, хотя, по сути, располагать ему было уже нечем. Были съедены все запасы, растрачены все вклады, и только скупые двести граммов хлеба да полстакана молока, выдаваемые каждый день каждому жителю распадающейся страны, спасали от медленной и мучительной смерти от голода – но не от отчаяния.
В ресторанчике, освещённом жёлтым светом электрических ламп, за старым кованым столом сидела, небрежно закинув ногу на ногу, куртизанка вместе с тремя своими товарками: старухой сорока пяти лет и тридцатилетними напомаженными сестрицами, скрывавшими за толстым слоем пудры морщины и бородавки, раньше срока появившиеся на их широких лицах. Шуршали по-вульгарному яркие платья, качались на перелицованных шляпках чёрные страусиные перья, сами девицы, перешёптываясь друг с другом, изредка улыбались случайному посетителю, кокетливо махали деревянными веерами, выставляли напоказ стройную ножку в чёрном чулке. Опьяневшие мужчины улыбались в ответ, ловили их взгляды, подмигивали и нервно теребили воротники, но чаще всего уходили ни с чем – денег на подобные забавы у них, как правило, не было. За окном лениво барабанил дождь, проезжали экипажи, люди, ругаясь и прикрывая головы чем попало, перебегали дорогу и прятались у крылечек закрытых магазинов с заколоченными окнами. На город спускались сумерки; зажигались фонари, освещая опустевшие проулки.
– Кошмар, – пожаловалась одна из сестриц, откинувшись на спинку стула и стрельнув глазками в мужчину в истрёпанном пиджаке. Тот улыбнулся и сдержанно поклонился в ответ. – Второй день без работы сидим. Денег нет, клиенты с пустыми карманами ходят, а у меня туфли каши просят. Как чинить прикажете? Хозяин денег не даёт, – девица злобно зыркнула в сторону пожилого небритого мужчины, крутившегося за барной стойкой, – а на улице сыро, слякоть везде.
– Молчала бы, – одёрнула её старуха. – Узнает хозяин, что ты им недовольна, пустит за гроши по рукам. У него с такими разговор короткий.
– Как же. Он так наказал одну, так её наутро в подворотне мёртвой нашли. Денег нет, а проблем с полицией не оберёшься. Один раз, ладно, замял, потому что дал на лапу, второй уже не получится.
– Да утихни, – лениво бросила куртизанка. Из-за спин сестриц ей подмигнул какой-то сопляк, раньше времени попавший во взрослую жизнь. – Болтовнёй тут не поможешь. Сегодня, может, и повезёт: заглянет какой-нибудь фраеришка, тут ты его и окрутишь.
Входная дверь распахнулась, и в ресторанчик, горланя песни, попытались войти в хлам пьяные мужланы. Но хозяин среагировал быстро: схватив приготовленную для таких случаев биту и крикнув своего единственного официанта, он двинулся на опохмелившуюся загодя компанию. Песни мгновенно стихли; порядком струхнув, мужчинки тут же ретировались, покрыв при этом трёхэтажным матом и ресторатора, и его давно почившую мамашу.
– Ещё одни, – молвила вторая сестрица, выстукивая пальцами навязчивую мелодию. – Когда уже нормальные пойдут?
Входная дверь скрипнула снова, заставив хозяина нервно вздрогнуть и обернуться. Но ни он, ни официант ни слова не успели сказать, потому что нежданный гость, сбросив с плеч плащ, кинул его прямо на руки половому и по-королевски прошёл мимо ресторатора, сунув ему в ладонь пригоршню новеньких шуршащих ассигнаций.
– Что он там говорит? – нахмурилась старуха, нагнувшись вперёд. Но хозяин стоял к ним спиной, и она не могла ничего прочитать по его губам.
– Разбогател, как видишь! – вдруг расхохотался гость, неуклюже взмахнув длинными тонкими руками. Он весь был длинный и нескладный, худой до безобразия. – Давай, корми меня лучшим, что у тебя есть! – и он, пригладив тёмные волосы, плюхнулся на рядом стоящий стул и закинул ногу на ногу. – Ну, что стоишь? Иди!