И теперь, услышав это «я не вернусь», он ровным голосом отозвался:
«Что ж, как знаешь. Ты свободна в своем выборе».
«Правда? – Горячечный хохоток и обещающее: – Хорошо-о…»
Этот, произошедший под самый Новый год разговор был особенно бурным – и Алина, и Андрей повторяли в нем то, что уже много раз говорили, – но стал каким-то итоговым. Их семья откровенно разваливалась, гибла…
Топкин не побежал за водкой, не занялся вызваниванием кого-нибудь из знакомых девушек, чтоб утешили, развлекли, а, отработав последнюю смену, накупив продуктов, заперся в квартире. Друзья спрашивали по телефону, как собирается встречать две тысячи четырнадцатый. Он отвечал:
«Да дома решил. Отдохну».
Лежал на широкой тахте, смотрел сначала репортажи из митингующего Киева, потом развлекаловку по «ТНТ» и «СТС», а когда надоело – один за другим любимые фильмы в интернете. Глаза смотрели, а мозг искал, как жить дальше. И во время «На грани безумия» с Харрисоном Фордом и красивыми видами Парижа возникла идея съездить в Париж. Тур на неделю или дней на пять. Да, на пять… А что? Не так уж это и дорого.
Спустя десять месяцев эта идея осуществилась.
Занятый мыслями, Топкин потерял ручеек пассажиров со своего самолета. Заметался, запаниковал, но почти сразу увидел вывеску со стрелкой и словом “Sortie”.
– Выход, – шепотом перевел и зашагал, куда указывала стрелка.
Оказался перед матовой дверью, которая разъехалась в стороны, и он попал в толпу встречающих. У многих в руках были картонки, бумажки… Взгляд зацепился за название его турфирмы и его рейса. Картонку держала симпатичная тонкая девушка.
Топкин отвернулся, быстро разжевал подушечку «Эклипса», чтоб сбить перегар, и тогда уж подошел:
– Вы не меня случайно ждете?
– Может быть. – Лицо ее стало серьезным. – Как ваша фамилия?
– Топкин, Андрей. От слова «топь», наверное. Но точная этимология не установлена.
Девушка оторвалась от списка, глянула на Топкина с интересом.
– А вы француженка? – спросил он – ему хотелось болтать, шутить, поднять себе настроение.
– Нет, русская.
– Да? А в голосе что-то французское…
– С девяти лет живу здесь. Родители привезли. Теперь работаю с туристами из России. – Девушка нашла его фамилию. – Да, вы мой. Первый. Вы без багажа?
– Конечно. Зачем в Париж со своим шмотьем? Блок сигарет да билет в обратную сторону. На самолет с серебристым крылом, – пропел Топкин, – что, взлетая, оставляет земле лишь тень.
– Придется подождать.
– Что?
– Придется подождать, пока остальные багаж получат.
– А, да… А можно на улице? – Курить Топкину хотелось больше, чем болтать и любоваться милым личиком. Тем более что оно оставалось серьезным.
– Хорошо. Но только далеко не отходите.
Топкин остановился у ближайшей урны с желобком для окурков, достал сигареты. Таксисты, совсем как в Абакане, Москве, перегораживая путь, призывали выходящих садиться в их машины. У согласившихся ехать подхватывали сумки и чемоданы, несли их в дождливую, подсвеченную огоньками полутьму…
Да, уже стемнело, и пока то да сё, пока доедут – будет совсем ночь. И не погуляешь. Дождь к тому же. Надо было зонтик взять – у него дома остался хороший, складной.
Вспомнился фильм «Укол зонтиком». Точнее, попытки десятилетнего Топкина пробраться на этот фильм в кинотеатр «Пионер». Казалось, весь город побывал, родители вернулись с сеанса веселые, пацаны во дворе рассказывали, что ржали всю дорогу, что даже секс был, а Андрея не пускали. Посмотрел через несколько лет, но без удовольствия: давнишняя обида мешала смеяться…
Отвернулся к бетонной колонне, вынул из сумки плоскую бутылку с остатками виски – оставалась еще одна, полная, – и допил. Вместо закуски глубоко, до дна легких, затянулся.
И накатило другое воспоминание – как везли брагу на дачу Боба, Пашки Бобровского.
Год восемьдесят восьмой, наверное, а может, и раньше. Лет по пятнадцать им было… Как-то в субботу, после школы, отпросились у родителей с ночевкой на дачу. Пацаны и девчонки из класса и Боб вдобавок, на год их старше. Топкин и Боб жили в соседних домах и, можно сказать, дружили.
К поездке с ночевкой готовились долго. Поставили две трехлитровые банки браги на смеси разного варенья и тертой ягоды – что кому удалось стащить из родительских запасов. Банки хранились у светловолосого Димки Попова, которому без фантазий дали когда-то прозвище Белый. Димка всерьез занимался фотографией, темнушка в его квартире была оборудована под фотолабораторию.
«Если запалят, скажу, что проявитель-закрепитель закис», – придумал Белый детскую по существу, но тогда казавшуюся надежной отмазку.