Тетя заподозрила неладное, когда он принялся ухаживать за ее племянницей. И засомневалась еще сильнее, узнав, что он хочет затянуть ее в свой джаз-банд. Но потихоньку, со скрипом оба поняли друг друга, и прежний холод сменился странной дружбой. Часто, когда Грета отправлялась спать, Флойд играл в шашки с Маргаритой или говорил с ней о фильмах двадцатых и тридцатых – оба очень любили такие. В последние пару лет, а особенно когда Грета переехала на другой конец города, в свою квартиру, Флойд забыл о Маргарите. А сейчас жалость и досада затопили душу, словно собственная кровь вдруг вся превратилась в яд и начала жечь изнутри.
Желая отвлечься, он снова открыл жестянку с документами и осмотрел открытку, где были аккуратно подчеркнуты слова «серебряный» и «дождь». Если настоящим посланием и был «серебряный дождь» – хотя это ни из чего не следует, – что же он значит для адресата, для таинственного Калискана?
Флойд отложил открытку, когда в комнату вошла Грета.
– Я же сказала тебе: не жди.
– Дождь еще не кончился. И я решил снова пройтись по этим бумагам.
Он заглянул Грете в лицо – измученное, заплаканное.
– Как она?
– Еще жива, а это уже что-то.
Флойд вежливо улыбнулся и подумал, что, наверное, самым милосердным для всех было бы, если бы несчастная женщина умерла до приезда Греты.
– Я заварю чаю. Чайник еще горячий.
– Ты не против, если я вместо чая покурю?
– Да, пожалуйста, – ответил он, кладя открытку назад в коробку.
Грета закурила и с минуту молча тянула дым.
– Врачи называют ее болезнь обструкцией дыхательных путей, – сказала она наконец, затем затянулась еще раз и добавила: – Они имеют в виду рак легких, хотя прямо не скажут никогда. Утверждают, что ей уже никто не поможет. Вопрос лишь в том, сколько тете осталось жить. – Грета невесело рассмеялась. – Она говорит, это месть всех выкуренных сигарет. Просила меня бросить курение. Я ответила, что уже бросила ради голоса.
– Думаю, тут можно себе позволить немножко лжи во благо.
– Может оказаться, что рак совсем не от сигарет. Двадцать лет назад ее отрядили работать на оружейную фабрику. И многие женщины ее возраста серьезно пострадали из-за асбеста.
– Да, с ним было много проблем.
– Софи вчера говорила с врачами. Они дают неделю, максимум десять дней.
Флойд положил ладонь на ее руку, сжал:
– Прости. Я и не представляю, каково тебе. Если чем-то могу помочь…
– Здесь никто никому не способен помочь, – тоскливо сказала Грета и затянулась. – В том-то и беда. Каждое утро приходит доктор, чтобы сделать укол морфина. Это все, на что их хватает.
Флойд обвел взглядом унылую комнатку:
– Думаешь, тебе будет уютно? Мне кажется, ты не в том состоянии, чтобы оставаться здесь. Если пожелаешь тете доброй ночи и вернешься поутру, она и не заметит…
– Я остаюсь, – перебила его Грета. – Я сказала ей, что буду здесь.
– Я только предложил…
– Знаю. И не хочу показаться неблагодарной. Но даже если бы я не обещала тете остаться, усложнять себе жизнь я не хочу. Не то время.
– То есть я считаюсь усложнением жизни?
– Прямо сейчас – да.
Не желая начинать сцену, стараясь не выказать раздражения, Флойд спросил:
– Грета, наверное, для того письма была причина? Ведь ты хотела не только такси от вокзала до Монпарнаса?
– Наверное.
– И что же это за причина? Она как-то связана с твоими странными намеками на блокпосте у моста через Сену?
– Ты заметил?
– Как тут не заметишь.
Грета усмехнулась – видимо, вспомнила, как говорила с наглым жандармом. Мелкая, бессмысленная дерзость. Но было приятно.
– Он сказал, что у говорливых немок могут быть сложности с паспортами. Я не сомневаюсь, что он прав. Но не в отношении меня.
– Почему?
– Потому что меня здесь не будет. Я сяду на летающую лодку до Америки, как только решится с тетушкой.
– Америка? – повторил Флойд недоверчиво, будто не расслышал.
– Я знала, что у вас с Кюстином нет будущего. Потому и уехала из Парижа. Но не рассчитывала, что так будет и с другим джаз-бандом.
Грета потерла глаза. Может, прогоняла сон?
– Однажды мы давали концерт в Ницце. Он получился на славу, и после мы сидели в баре, принимали угощения от благодарных слушателей.
– Если так – поздравляю с отличной работой! Мы с Кюстином обычно из кожи вон лезем, чтобы не встречаться с народом после шоу.
Грета покачала головой:
– Флойд, ты всегда стараешься принизить себя. Всегда цепляешься за прошлое, наслаждаешься своим комплексом неполноценности. Стоит ли удивляться, что у тебя дела совсем швах?