Костя Бухтияров умер от сорока семи ран. Предел его страшным мукам наступил только через сутки. Таких, кто прошел через Сталинград от начала до конца, мало. Среди моих друзей-мальчишек я не насчитаю и десяти, и все они мечены войной. Эти отметины никому из них не помогли жить. Судьбы у них почти те же, что у Сергея и Виктора.
Перечитал это невольное отступление, и рука потянулась вычеркнуть.
Зачем оно? Ведь рассказ ведется от имени мальчишки? Да. Но книгу пишет не он, а человек втрое старше, и у него за плечами не только военное детство, но целая жизнь, иной опыт, и, пожалуй, пустое занятие — отрывать ту жизнь от этой.
…Сидим на нарах и прислушиваемся к тому, что обсуждают наши мамы. Они говорят, что надо брать с собою только еду и теплую одежду.
— Еду всю, какая есть, а теплой одежды — сколько унесем, — говорит тетя Нюра.
— Мы заберем все, — вмешиваюсь я, — если сделаем двуколку.
— Отвяжись, — отмахивается мама, — какая, к лешему, двуколка?
— А и вправду, — говорит тетя Надя. Она уже не плачет и опять та же тетя Надя, какую мы знали: шумная, неунывающая, ей постоянно нужно что-то делать, с кем-то говорить, спорить. — Я видела, хлопцы, вашу тележку. Она там, перед подвалом Глуховых. А Маруси не видно. Мы через их двор шли, я еще посмотрела, дверь открыта, все перерыто, и никого в подвале… Ильиничны тоже нет. А тележка добрая. Надо бы ее сюда прикатить.
Мы с Витькой сразу соскочили с нар, готовые бежать к подвалу Глуховых.
— Давайте сходим, — согласилась тетя Надя. — Может, этих чертей рогатых там уже нет.
«Рогатыми чертями» она называла немецких солдат. Их действительно не было не только у глуховского подвала, но и среди развалин и пепелищ всей нашей Нижней улицы. Мы прошли по ним свободно. Странно, может, никаких немцев и не было, и все это нам показалось в горячке?
Тетя Надя растерянно озиралась по сторонам: наверное, и ее мучили те же сомнения. Она еще раз огляделась и даже выпрямилась во весь рост, чего мы уже давно не делали.
— А ну подождите, я к своему окопу сбегаю. Может, они и оттуда убрались. — И побежала меж развалин.
Мы постояли и пошли к глуховскому подвалу.
Наша тележка без передних колес и передка стояла, приткнувшись к обрушенной стене. Здесь же валялись две, толщиною в руку, жерди и отброшенная в сторону ножовка. Подошли ближе и увидели, что тарантас в метре от передка наполовину перепилен. Это тетя Маруся старалась.
Я присел перед колесом и увидел, что втулка и ось смазаны дегтем. Здесь же, у самой стены, лежит консервная банка с разлитой черной жидкостью. Деготь свежий, наверное, она мазала колеса еще сегодня утром. Надо искать Глуховых. Я шумнул Виктору. Тот подошел к входу в подвал и негромко позвал:
— Тетя Маруся, тетя Маруся! — А потом спустился вниз. — Никого здесь нет, — донесся уже из подвала его голос, — никого…
Я заглянул в развалины дома и тоже позвал.
— Тетя Мару-уся! — Обошел разрушенные стены, полазил по завалам и еще несколько раз позвал. Никто не откликался. Когда вернулся, Витька уже пилил ножовкой.
— Тут немножко осталось, — морщась от боли и придерживая рукою через рубаху бинты на груди, сказал он. — На, допили…
Ножовка у Степаныча была отменная, и я быстро перехватил последние лесины дрожек. Теперь нужно было прибить поперечную планку, чтобы лесины не разваливались, а сбоку — вместо оглоблей — приладить две жерди, которые припасла теш Маруся.
— Делов-то всего ничего, — пересилив свою боль, сказал Витька.
…Через полчаса мы уже все сделали, прибили большущими гвоздями (меньших у Степаныча не нашлось) планку, приколотили с обеих сторон жерди-оглобли, а потом еще для прочности прикрутили их проволокой.
Я впрягся в дрожки и предложил Виктору прокатиться. Он тут же вскочил на двуколку, и я в упряжке пробежал вокруг развалин дома. Дрожки мчались лихо. Я изображал норовистого коня, а Витька заправского седока. Он кричал, размахивал руками. Мы дурачились.
Рядом не стреляли, из-за заволжского леса уже поднялось неяркое привычное солнце, и мы на несколько минут забыли, где мы и что с нами случилось, забыли, что в нашем районе немцы, что куда-то убежала тетя Надя и запропастились Глуховы, забыли, что там, в блиндаже, волнуются и ждут нас наши мамы, — мы все забыли и гоняли вокруг разбитого дома.
Теперь уже я взгромоздился на дрожки, а Витька потащил их вокруг развалин. Но у него дело шло хуже. Шагов через тридцать Витька вдруг стал задыхаться, а потом и совсем остановился. Пытаясь справиться с болью, он вымученно улыбнулся.