Александр Валентинович Ледащёв
Дождавшийся Манчак
— Что случилось? — вновь спросил Роджерс. — Ты же знал, что попадешь в тюрьму, если тебя поймают?
— Лучше попасть в тюрьму… чем эта дьявольщина… на болотах, — и голос умирающего превратился в неразборчивое бормотание.
— О чем ты говоришь, Джо? — не унимался Роджерс.
— Негритянское вуду…
Хочется болот, крокодилов, мха на деревьях и вуду. Можно не всё сразу, просто чтобы был луизианский колорит.
…Этот белый, больше всего походивший на тех самых призраков, что алкали увидеть туристы, почитающие себя экстремалами и умело, якобы невзначай, не для передачи, упаси Бог! — запугиваемые черным проводником-лодочником, с французским, разумеется, именем, так вот, стрелял этот белый так…
Впрочем, история начинается раньше…
1
Случилось это в октябре, в две тысячи шестнадцатом году. Нью-Орлеан, город луизианских ведьм, правящих его окраинами, да и не только уже окраинами, где жили черные, город, так и не оклемавшийся толком от стихийного бедствия, проснулся на заре — в массе своей. Счастливчики готовились пойти на работу, а люди разумные и удачливые еще только собирались вставать, чтобы указать счастливчикам фронт работ.
Солнце встало, как и положено, на востоке. Медленно поднялось из бескрайних и бездонных болот, скользнула по вершинам деревьев, чьи корни никогда не видели солнечного света, уходя в мрачную трясину, растеклось по ржавой воде, залив ее кровавыми бликами и аллигаторы, ворча, отправились на сиесту — во всяком случае, пока в воде или около не окажется чего-то достойного.
Самолет тяжко упал на поношенное шасси, что вызвало веселую истерику пассажиров, за исключением одного, сидевшего у окна аварийного люка, не отрывая взгляда от стекла весь многочасовой перелет. Он отказывался поднятием руки и от кофе, и от ужина, и от соков с водами, но зато налегал на чай, кратко переговорив со стюардессой в районе туалета, где остановил ее, молодую негритяночку, что-то негромком проговорил ей в ухо и купюра в пятьдесят баксом птичкой цвета надежды впорхнула той под передничек.
2
…Дело было странным. То есть, черт, настолько странным, что черные, посовещавшись, решили обратиться к Папе Лякуру — как он сам себя именовал и как величали его окружающие. Возможно, он действительно был Лякуром, и уж точно был чьим-то папой, но самым главным являлось то, что он был жрецом вуду, а точнее, сказать, бокором, черным колдуном. К нему обращались в совершенно неразрешимых ситуациях. Или когда для понимания вопроса, а следовательно, для следующих верных действий не хватало голов смотрящих за этим черным районом, или же когда дело было каким-то не просто необъяснимым с точки зрения людей здравых и серьезных, но отчетливо наводило на мысль о какой-нибудь сверхъестественной херне. Черные жили в районе Нового Орлеана, а если верить карте — так и даже в нем самом, но забывать о том, что вуду в Луизиане настолько сильно, что признано отдельной ветвью этой религии, а для многих местных — и образом жизни, пожалуй, не стоит. Или же когда просто требовалось поговорить с действительно умным человеком.
Папа Лякур принял делегацию в своем доме, как обычно, и внимательно выслушал. А дело было, скажем так, точнее, начиналось оно, достаточно обыденно. На одной из самых дурных окраин Нового Орлеана, который так и не оправился толком после пламенного привета от природы, а если точнее, в одном из его, скажем так, кварталов, а если уж совсем выкобениваться и придираться к словам, то в одном из тамошних домов, в определенные дни происходили сделки.
Ну, нельзя сказать, что там происходила торговля многотонными партиями наркотиков, ослу понятно, что эта ниша принадлежит правительству любой страны в своей стране и конкурентов оно не потерпит, или торговлей органами в массовом масштабе, или живым товаром, но, однако, для истинности картины, стоит уточнить, что там не продавали и по пакету травы. Сделки были крупные и деньги крутились довольно солидные. А потому, в отличии от остальной компании, ошивавшейся по тамошним улицам и склонной к криминалу ничуть не меньше, но постоянно пьяной или накуренной до такой степени, что не соображала, собственно, где она и находится, этот дом охранялся ребятами посерьезнее. Если там и раскурились на удачу, то, максимум, косячок на троих. Выдавали тружеников красные белки глаз и плевки, похожие на вату, усеивавшие площадку перед домом.
Ближе к вечеру, к этому дому, какой-то странной, равнодушной походкой, не то, чтобы нога за ногу, но и несясь, как перепуганный рысак, а заодно и не пялясь по сторонам, подошел белый человек, что было диким уже само по себе.
Выглядел этот белый достаточно обыкновенно, а точнее, более, чем обыкновенно. Да и вел себя абсолютно естественно, каковые факты, видимо, и позволили ему пересечь, сохранив башку на плечах, то огромное расстояние от моста, делившего Новый Орлеан, до описываемого нами дома. Полиции тут сроду не бывало, копов никогда не интересовало, что происходило в этой части города — ниггеры занимались своими делами, а если часть товара попадал в соседнюю часть города, для белых дураков — да и плевать на это, в конце концов. Время от времени городское управление, получив перцу под хвост, оживлялось, а уж ближе к выборам, разумеется, такие нездоровые вспышки активности на него нападали регулярно и происходило что-то вроде рейдов, «для искоренения, очистки нашего города… от этой заразы… завоевания… идеалы» — но черных то заблаговременно кто-то предупреждал, или же они попросту разбегались по окрестностям и черта с два ты кого-нибудь в этих зарослях и болотах отыщешь. Да и охота была.
Тем не менее, это белый привлек их внимание. Хотя бы тем, что он был действительно… Странен. Одет он был в поношенную старую куртку военного образца, той самой, разумеется, модели «М-65», которую нашивал небезызвестный Джон Рэмбо, с бесчисленными карманами, с оборванными шевронами, застегнутую на все пуговицы, несмотря на теплую погоду. Из под нее виднелись штаны, пошитые, казалось, совсем уже из какого-то брезента, с карманами на бедрах, коленях и, кажется, даже на щиколотках, тоже, разумеется, военного какого-то образца. Обут этот искатель приключений был в нечто среднее между высокими кроссовками и военными летними ботинками, при взгляде на которые первое приходившее на ум слово было «изнасилованные». В общем, выглядел он, мягко сказать, не ахти. Правда, присмотревшись к нему, недреманные часовые поняли, что одеяния его, хоть и ношеные, и видавшие виды, очень далеки еще от признаков распада. Рабочая, пользованная по назначению, одежда — вот и все. Сам белый росту был среднего, а может, и чуть выше, во всяком случае, рядом с рослыми парнями на высокий рост он не претендовал. Лет ему скакнуло уже, скорее всего, за сорок, лицо его было сильно обветренным и загорелым, а кожа на носу слегка шелушилась, словно обгорев, обветренными и загорелыми были и его руки. Он был усат, бородат и длинноволос. Не мылся он, судя по всему, тоже пару недель — запах от него шел стойкий, уверенный запах парня, который предпочитает спать, не раздеваясь. Волосы свалялись и спутались, борода с усами тоже не отказались бы как от расчески, так и от ножниц, но владельцу всего это было, судя по всему, на это наплевать. В общем, белый, как и его костюм, нуждались в стирке и мытье. Это было заметно даже этим неграм, которые о том и другом вспоминали, попадая под дождь.
Бомж? Вряд ли. Не был он ни пьян, ни обколот, ни обкурен, не было в нем и той надломленности, что всегда выдает бомжа, даже если обрядить его во фрак. Выражение лица его, спокойного и равнодушного, все же выразило, наконец, какую-то эмоцию, по мере его уверенного приближения к дому, что столь сурово охранялся. Но эмоция была тоже не к месту. Эдакий изучающий интерес пресыщенного наблюдателя за живой природой. Парни насторожились. Ну, ладно, ладно. «Насторожились» — это, пожалуй, сильно сказано. Скажем так, уделили ему толику внимания.