— Ты о чем?
— О Манчаке. В конце концов те, кто говорил, что мы приходим в этот мир одинокими и уходим из него одинокими, или лгал, или лицемерил, или просто недоговорил, или сам не знал, что несет. Приходим мы, хоть ты обоссысь, с матерью, даже если в следующий миг она тебя пристроит в мусорный бак. Уходим — к Богу. На разбор полетов, дальше — кто во что верит. А вот живем мы в самом деле только сами по себе. А так круто звучало — только в приходе и уходе ты одинок, ага. Сейчас. Нет, ниггер, мы как раз одиноки в этот промежуток — от рождения и до смерти. А вот до и после в тесной компании, правда, мы этого не осознаем. Сомневаюсь, что сперматозоиды лезут в матку с думой на челе.
Негр рассмеялся.
— Мужик, у тебя на все свое мнение. И оно, мужик, реально ебнутое, — сказал он.
— И то хорошо. У тебя какое мнение о русских? Что ты о нас знаешь сам?
— Э… Водка?
— Вот. А у нас — о вас, черных, — травка, стволы и золотые цепи. Где твоя цепь, ниггер, йоу? Откуда ты это знаешь? Откуда я это знаю? С какого вообще хера мы решили, что мы это знаем? Из кино, книг и прочего дерьма. Знаешь, что самое дорогое в мире, дядя Том? Умение думать. Поэтому, хоть арабы и самые щедрые властители на земле к своим согражданам, этого они делать не дадут. А нам с тобой наши власти — и подавно. Ты же не думаешь, что вашу черную обезьяну сшибли палками с пальмы для того, чтобы усадить в Белый дом? Это проституция, не более. Как и у нас. Ваш писатель, Марк Твен, сказал кратко и емко: «Если бы выборы в самом деле на что-то влияли, народ бы никогда к ним не допустили». Вот и все. Что ваша обезьяна, что наш брутал — просто две говорящие головы. Которые ставятся по мере нужды. На экран телека. Или ты думаешь, что они сами что-то могут? Такая мысль посетила Кеннеди. Обоих. На свою задницу.
— Мужик, любое правительство нас имеет, но черный мужик в Белом доме — это круто, — сказал Самюэль, подумав.
— Угу. Только вас ваше правительство имеет со смазкой, при этом обставляя дело так, что вам самим начинает мерещится, несмотря на член в заднице, что вы присутствуете при событиях, свершениях и прикладываете даже к ним руку. Вас за это хвалят и не разубеждают. У нас попроще будет — ебёт по-простецки, по-домашнему, а утешают тем, что это еще не по самое не хочу засадили.
— Мужик, похоже, тебе будет херово в любой стране.
— Тут ты прав, парень. Будет. Но где-то мне будет наплевать на это. Вот сейчас мне вообще наплевать.
— А почему ты выбрал именно Манчак?
— Обычно человек, когда ищет себя, или покой, или свободу, неважно, норовит свалить как можно дальше от того места, где этого был лишен. По сути — с места преступления, мужик, с места преступления. Самого тупого и постыдного — против себя самого. Вот ты бы разве дернул на Манчак, если бы решил уединиться? Черта лысого. Ты бы рванул или к нам на Алтай, есть такое место у нас, или в Индию, или еще куда. Нет?
— Ты прав, белый мудак, — сердито отвечал Самюэль, которому надоело не обижаться на человека, который всю дорогу оскорблял его, как хотел, а его это не оскорбляло. — Если я тронусь башкой, кину свою Сару, всю семью и прочее, и решу свалить, на Манчак я не поеду. Рядом. Но Сару я не кину.
— Так хороша? — Сухо спросил белый. В вопросе не было ничего оскорбительного или непочтительного.
— Мужик, так хороша, что второй такой нет вообще. Ну, сам понимаешь, когда эта женщина не орет, как сирена на пожаре, — честно добавил он.
— На заметку. Рот у женщины существует совсем не для того, чтобы пререкаться со своим мужчиной, — сказал белый.
— Похоже на фразу из фильма, мужик, — снова засмеялся Самюэль, — это откуда?
Вместо ответа белый похлопал себя по голове, дескать, отсюда.
— Но почему все же Манчак?
— Знаешь, Самюэль, порой надо просто делать то, что считаешь правильным. И потом не ебать себе мозги анализом. Так было надо — и все. Вот я здесь.
— Тебя так достала твоя страна? Или люди? Или что?
— Манчак лучше. А одиночества мне хватает и без вас.
— Нас?
— Вас. Всех. Белых, красных, черных, желтых, шлюх, королев, пидоров и мачо. Правителей и властителей, друзей и врагов, любящих и ненавидящих женщин, всех. В целом. И прочего, что еще сильнее заставляет меня чувствовать себя одиноким.
— Мужик, тебя слушать реально странно. Кажется, что ты совсем прав, но одновременно — что это такой олений гон, какого мне сроду слышать не доводилось, — сказал негр.
— А ты представь, что это просто странная радиопередача. Хочешь, не хочешь, а слушать придется — если ты едешь автостопом, а шофер слушает Бритни Спирс.
— Это я тут «автостопом»?
— Пока — да. А я нет. Потому, что я знаю, кто я и куда мне надо. А у тебя куча целей, одна другой мельче. У тебя есть большая цель, дядя? Я не имею в виду мешок ганджубаса и цепь, толщиной в слоновий хобот.
— Есть, — ответил Самюэль, — но это не твое собачье дело.
— Прекрасно. Только потом не заплачь, когда выяснишь, что она не стоила и ломаного медяка. Так бывает. Со мной так и было. Я тоже… Достигал. Добивался.
— А чего ты добился там, в России? — С интересом спросил Самюэль.
— О, много чего. Проблем с официальной церковью за ряд статеек в сети о триединстве души, о душе, разуме и ведогоне, хотя тебе похер, проблем с правительством, звучит, да? Проблем с законом. Чего еще может добиться ебнутый, вроде меня?
— И как же тебе дали свалить?
— Когда слишком много могучих пауков гоняются за одной мелкой мухой, все шансы у нее. Особенно, если цель у пауков одна. С нашим менталитетом это вообще просто — у нас говорят: «Иван кивает на Петра». «Иван» и «Петр» — это имена, если что. Так что, пока думали, кто меня объявит в розыск по неявке сразу на три суда в один день, я и отвалил через ваше посольство. Впервые со времен СССР. Беженец, твою-то мать. Так меня привезли в Нью-Ак, как у вас говорят. По идее, я должен уже неделю как работать на новой работе во вред старой родине.
— А ты?
— А на что похоже то, что делаю я?
— Идешь по Манчаку с самым тупым ниггером Нового Орлеана.
— Я иду тут один. Ты пока что еще не тут. Ты еще дома — наполовину. И мечтаешь туда вернуться. Но тут, извини, облом. С Манчака не возвращаются.
— А ты не боишься, «снежок», что пугая черного парня, ты получишь в спишу заряд картечи, а черный парень вернется домой?
— Не поможет, мужик. Стреляй, если хочешь. Только сначала всмотрись.
— Во что?
— В себя. Но это уже чуть позже. Пока — в Манчак. Огромную могилу, откуда выхода нет. И дна в нем нет. И берегов тоже нет. И слово «могила» тут совсем не то значит, что привычно под ним понимать.
Помолчали. В кустах на берегу мелькали все те же алые огоньки. Одичавшая луна лила свет так, что деревья отливали серебром, видимые в ее свете до последней веточки. Хижины, что попадались им еще несколько миль назад, давно уже перестали попадаться. Манчак не пускал сюда людей — точнее, не позволял тут оставаться на своих условиях. Аллигаторы тут были не при чем.
— Болото, проклятое Королевой Вуду. Красиво сказано.
— Ты не веришь в вуду или в проклятие?
— А что я тут, по-твоему, делал бы тогда? У вас одно, у нас другое, я же полагаю, что Бог один. Просто явился к разным народом в том облике, в котором те могли его принять.
— Вы так и не смогли когда-то, — негромко сказал негр.
— Смогли. Но мы — люди. Без убийства мы не можем. Причем самого жестокого. Бог знал это и потому дал людям это сделать. Для примера. Подсказки. Искупления. Науки, — белый вспыхнул на миг какой-то лютой, холодной яростью и Самюэль поневоле перестал дышать, вспомнив, на что способен этот парень, — Вся наша жизнь — это один непрекращающийся урок, постоянное наставление, бесконечные подсказки, данные нам для того, чтобы мы сделали ее лучше! Но суть их мы, полагаю, поймем, лишь когда притащится мрачный дядя с деревянным метром. Мы — для вас, вы — для нас, да ты хоть раз думал о том, что, соблюдайся все законы, неважно, хорошие или плохие, на земле был бы уже рай?! Я не о наших заповедях и не о вашей вере, я даже про те, простые, что на бумаге — где, 6лядь?!