— Отходим от берега, дядя, но не уходим.
— Ты знаешь, как называется этот остров? — Негромко спросил Самюэль.
— Нет.
— А как называется та часть Манчака, куда мы дошли?
— Тоже нет. Или да. А что?
— А то, что она называется «Земля Королевы». Той самой. И ты приносишь ей дары?
— Что не так? Яблоки не те? Или бухло?
— А что скажет твой Бог, белый?
— Вот скажи мне, дядя. Тебя, небось, гонял в школу твой папаша?
— Ну, гонял, — не понял Самюэль смены темы.
— А там, небось, вас, дураков, учили Закону Божьему?
— Ну, да. Учили. Да, — согласился Самюэль, вообще потеряв нить разговора.
— И что ты из него вынес?
— Что все, что не от вашего Бога, не разрешено им и так далее, от дьявола. И заповеди.
— Это все?
— Э… Да. Все.
— Круто. Почему?
— Потом я шел домой, где Папа Лякур говорил куда более понятные вещи, которые работали. И мой старик говорил, что слушать надо Папу Лякура. Хотя белого священника тоже надо уважать. Вуду было ближе.
— Вот. А теперь я скажу тебе то, от чего ты охуеешь. Тьма белых, которые ходят в церковь, читают Библию, даже соблюдают посты, знают, по сути, не больше твоего. Им думать ни к чему. Не «за», так «против», а попы это поощряют. Ты в курсе, что христианство в России иное, чем у вас? Оно куда более жесткое. Но суть не в том. Скажи мне, язычник, где гри-гри? — Вдруг сурово спросил белый. Самюэль поспешно распахнул рубашку, показывая амулет на груди. Белый распахнул свою куртку и показал маленький крестик на стальной цепочке.
— Не понял? А все просто. Если все это, — белый обвел Манчак руками, — есть, со всеми аллигаторами, мертвецами, что не гниют, а плавают, призраками, что бегают, оборотнями, Королевой, со всем, в общем, существует, то Бог позволяет этому существовать. Смекаешь?
— Но он же позволяет существовать и злу, ваш Бог? Верно?
— Э, нет. Оно просто существует. Он запрещает его. Нам. А мы что делаем? То-то и оно. Вуду ведь тоже разное, верно? Ваше отлично от гаитянского, а то — от природного, бенинского. Но суть в том, что и вуду не только для убийства и проклятий, как учат дебилов сволочи с экранов.
— Ты к чему это все?
— Ты видишь тут молнии или огонь, которые испепеляют мертвецов, топят острова и сушат Манчак, видишь улетающие в ад души беглых рабов? Нет? И я нет. Это просто есть — и все. Как вулканы, цунами, смерчи и прочее. Как люди. Со всем, ниггер, есть свои правила обращения. Моего Бога не оскорбит то, что я просто сделал то, что положено при входе в чужой дом. Скажем, разулся, или не снял шапку. Я не выбрал вашу Королеву своей.
— Э?
— Твою мать, Самюэль. Ты же не чинишь дома поломанную розетку своим тонким и коротким хреном? А почему? Током даст, вот почему. Так понятнее? Для этого есть отвертка. Я пришел в чужой дом. Там написано: «Шапку не снимать!» Я привык ее снимать. Так у нас принято, на Руси. В России. Но я ее не сниму. Чтобы морду не набили.
— Понял, — сказал Самюэль, честно подумав и помолчав. — Ты просто выразил уважуху к чужим понятиям и правилам. Так?
— Да ты чертов гений, дядя, — сказал белый и вдруг поднял руку, показывая на берег: «Смотри!»
Это была она.
Принявшая ли облик молодой чернокожей женщины, или и бывшей при смерти такой, кто теперь скажет, стояла у камня Королева Вуду. Сомнений не было ни у кого. Манчак не врал. В этом Самюэль успел убедиться. Одета она была в простое платье по моде тех лет, когда белые заперли ее на Манчаке, волосы ее падали ниже пояса, заплетенные в лавину тоненьких косичек, на руках позвякивали мелодично многочисленные браслеты, а вырез на груди позволял видеть, что на Королеве красуется еще и множество амулетов, причем, как разглядел Самюэль, недоумевавший позже, как это он умудрился сделать в свете луны, так как прожектор вдруг угас, некоторые откровенно противоречили друг другу. С острова, из-за спины Королевы Вуду, обегая бережно ее ноги, волнами, лавой пошел белый, тяжелый туман, пластами укладываясь на замершую, как стекло, воду Манчака. Королева посмотрела на камень, на подношения белого, на них самих, на полную луну — и рассмеялась.
Они никогда не слышали такого смеха — он тек, отскакивал капелью от стволов деревьев и, казалось, менял интонации, как дорогой шелк меняет цвет, струясь под лучами Солнца. Была в нем и радость, и детское какое-то удовольствие, и гордость, и повелительность в нем была. Горечь в нем была, удовлетворенное ожидание, насмешка, сарказм и искреннее веселье, дикое и бесшабашное.
Она твердой ногой ступила на воду Манчака, исчезнувшую уже под волнами белого тумана, которому тут места не было ни по времени суток, ни по погоде. Пошла к ним.
Страха не было. Обреченности тоже. Радости тоже не было.
Королева подошла к ним почти вплотную, до нее можно было бы дотронуться, приди кому из них такая идиотская идея. Белому она пришла. Он осторожно протянул руку, к Королеве и та протянула ему свою, пальцы их соприкоснулись на миг и Самюэль зажмурился.
И ничего не произошло, когда он открыл глаза. Белый самоубийца по-прежнему стоял в лодке, а Королева медленно, величаво уходила от них в лес на острове. Напоследок она остановилась и широко, гостеприимно повела рукой перед собой.
Туман исчез, будто утонув в злой воде проклятого болота, утонул, как ключ. Королевы не было на берегу. Со щелчком зажегся прожектор.
— Поехали дальше, дядя. Нам дали «добро», — сухо сказал белый, — если ты не заметил огненного дождя и камнепада с небес, то ты тут не одинок — я тоже этого не заметил.
— Слушай, мужик. А ты уверен, что ты сам не колдун? — Тяжело дыша, спросил Самюэль.
— Уверен. Нет. Просто мы сделали все правильно, вот и все. В этой жизни все просто.
— Знаешь, мужик, — вдруг рассмеялся черный, — с тобой говоришь, словно травку куришь.
— В смысле? — Не понял белый.
— А как будто, что-то тебя освобождает, только я пока не пойму, от чего. Становится как-то легче.
— М-м, это здорово, — сказал белый, — давай, ради хохмы, дальше я буду звать тебя «снежок», а ты «меня ниггер»?
Самюэль подумал немного и расхохотался.
— А что, мужик, идет, идет, да. Мне нравится твоя идея, ниггер, мне нравится твоя идея!
Манчак притих на мгновение. Лодка тихо шла по запутанным путям меж островков суши. Алые огоньки на берегу уже попросту надоели. Встреча с Королевой словно что-то сдвинула в голове у Самюэля, а может, сказалось нервное перенапряжение.
— Скажи мне, мужик, а почему ты назвал мой хрен тонким и коротким? — Вдруг спросил Самюэль.
— Да всему свету известно, что у черных самые короткие и тонкие концы на планете, — небрежно бросил белый через плечо.
— Да ты сдурел, ниггер! — Завопил Самюэль, вскакивая и сбрасывая свои мешковатые джинсы, — вот, гляди!
— У нас такие называют «на два раза поссать», — презрительно сплюнул белый, мельком обернувшись. — Спрячь и не позорься.
— А ну, покажи свой! — Самюэль и вправду рассердился.
— Не покажу, — твердо отвечал белый, — не хватало мне в лодке «снежка» с комплексом неполноценности.
— Блядь, — грустно вздохнул Самюэль, натягивая трусы и застегивая джинсы.
— Понял? — Белый торжествующе повернулся к нему.
— Что? — Спросил Самюэль.
— Ты поверил. Ты всю жизнь был уверен в обратном, но поверил. Почему? Купился? Нет. Просто никто не говорил тебе, во что верить, а во что — нет. Ты выбирал сам. И допустил возможность невозможного, «снежок». Вот так вот. Сходу.
— Но ведь облажался?! — Заинтересовался Самюэль.