Федер отвечал убедительно, напористо и требовал своим куаферам нормальных условий для работы. Однако Аугусто был хотя и мягок, но неуступчив. В конце концов договорились они так: никакой охраны и даже видимости ее Аугусто к куаферам приставлять не будет и никаких мер наказания за убийство двух мамутов тоже не применит. Федер же обеспечит дополнительные гарантии добросовестного пробора со стороны куаферов, "потому что, как я слышал, дорогой Федер, они не очень-то с вами готовы пока соглашаться, и даже наоборот. С этим надо покончить, дорогой Федер". Плюс к тому Федер, оставляя за собой право по своему усмотрению и на сколь угодно серьезном уровне готовить партизанскую войну против Аугусто, тем не менее берет на себя обязательство сообщать не менее чем за день о любых диверсионных актах, подготавливаемых его людьми против людей Аугусто "в рамках коллективной куаферской кампании против ваших, извините, бандитов". Ни Федер, ни Аугусто не взяли на себя, естественно, ответственность "за спонтанные проявления неприязни с той и другой стороны".
После четырехчасовых переговоров Федер со странным чувством удовлетворения и одновременно опасения на эти условия согласился. Теперь ему оставалось сделать самое сложное - не вводя куаферов в курс всех обстоятельств, убедить их делать пробор добросовестно. Единственное, о чем он попросил Аугусто дополнительно, было чтобы гексхузе находился в оцеплении мамутов вплоть до его, Федера, специального условного сигнала по связи мемо.
Он пришел домой, в специально выращенный для него и Веры коттедж. Ей там очень понравились узоры на стенах, а ему - три выхода с вишневыми дверьми и один потайной. Не говоря Вере ни слова, он побрился, принял душ, надел парадную форму с белыми наплечниками. Вот тут уж никто не знал, что они не фальшивые - белые наплечники в куаферской службе имели только парадное значение, даже запрещено было специальным указом эти наплечники заменять настоящими, но Федер указом пренебрег. Затем он выпил с таинственным видом чашку коровамилкджюс, кивнул Вере, не ответив ни на один ее вопрос, и отправился с визитом в гексхузе.
Там его поджидало настороженное молчание. Куаферы уже не равнодушно, а злобно смотрели на своего командира, чему Федер втайне обрадовался, потому что равнодушие - куда больший враг для убеждающего, чем злоба.
Для начала он приказал собраться всем. Тут его ждала еще одна радость куаферы подчинились. Не здороваясь, не улыбаясь, он осмотрел собравшихся не как начальник, пытающийся разобраться в психологическом состоянии подчиненных, но как эпидемиолог, ищущий хоть у кого-нибудь симптомы опасной болезни.
- Сегодня вы были на волосок от гибели, - начал Федер. - И я вас спас. Вы на меня злы, вы про меня думаете черт-те что - Плевать! Но вам хорошо известно, что спас вас именно я. Вот они стоят вокруг дома - со скварками, со всякой прочей человекоубийственной гадостью. И ваши наплечники вам здесь не помогут. Что, неправда?
Молчание.
- Хорошо, - сказал Федер. - Теперь о вашем предательстве. Черт с вами. Я не прощаю, но принимаю объяснение, которое даю сам, потому что вы, идиоты, предпочитаете помалкивать.
Если бы его перебивали, ему было бы плохо. Но его не перебивали, и ему было еще хуже.
- Идиоты, - сказал он тихо. - Дебилы, кретины, дауны и коммунизеры. Я говорю о тех, кто со мной уже раньше работал, к остальным не относится.
- Поле-эгче, капитан, здесь нет людей Аугусто, - заметил кто-то.
И тогда Федер, ни на кого не глядя, повысил голос:
- Барклай де фон Бергберге Берген! Заявляю тебе без людей Аугусто - ты идиот, дебил, кретин, даун, коммунизер, сволочь последняя и предатель!
Из толпы вышел горделивый блондин с длинной и красной мордой в крапинках.
- Что ты сказа-ал?
Федер почти прорычал:
- Я сказал, сядь на место, куафер, и не прерывай своего командира! Потом, если ты захочешь, мы устроим дуэль по всем канонам нашего кодекса, а сейчас слушай, что я скажу. Слушайте, это очень важно для всех.
Дальше Федер произнес длинную речь, смысл которой сводился к тому, что, мол, парни, что бы вы обо мне ни думали, реальность такова, что мы в руках бандитов, превосходящих нас уже хотя бы по численности. Реальность такова, что нам надо искать выход из ситуации. И одновременно думать о том, что будет, когда мы из этой ситуации выйдем. Мы подрядились для бандитов, пусть мы не знали тогда, что это бандиты, делать пробор. Мы подрядились делать пробор на планете, которая всем нам очень нравится и на которой всем нам, я знаю, просто приятно работать. Я вам, парни, скажу больше нам эта планета просто нравится, безотносительно того, что бандиты заказали нам пробор или приличные люди. Я имею в виду то, что мы можем, если хорошенько постараемся, оставить эту планету себе, а не Аугусто.
При этих словах куаферы несколько зашевелились и согласились-таки с Федором хотя бы в этом пункте - согласились практически молча, нестройно что-то пробурчав и вспомнив, что прежде они Федеру безоговорочно верили.
Однако Федер изменение чутко уловил и продолжил наступление полным ходом. Антон, его матшеф, человек, безусловно Федеру преданный и не нуждающийся в уговорах, получал истинное удовольствие, наблюдая, как Федер превосходит сам себя в искусстве уговоров.
Вот Федер хитро, заговорщицки подмигнул куаферам, говоря о необходимости выжить и победить, а стало быть, организовать мощное сопротивление, подготовить бунт, да так, чтобы он оказался полностью неожиданным для Аугусто; он просто подмигнул и никакого такого особенного юмора в его словах не было - но куаферы неожиданно для себя расхохотались. Вот он стал продумывать вслух варианты ловушек для мамутов - и ребята включились, стали поправлять его, предлагать свои варианты. Получаса не прошло, а, казалось, все уже забыто и все Федеру прощено, хотя о прощении никто и слова не сказал. Да и со стороны Федера ни оправданий, ни хоть сколько-нибудь внятных объяснений его отношений с Аугусто, его нахождения на свободе, в то время как остальные сидели в виварии, - ничего этого и в помине не было. Федер с незапамятных времен поставил себе за правило перед женщинами и подчиненными не оправдываться. Часто бывает, что человек, поставивший себе что-нибудь правилом, допускает послабления. И Федер, конечно же, то и дело оправдывался, особенно перед женщинами. Даже перед куаферами его нередко тянуло оправдаться. В каждом таком случае он говорил себе, что не оправдывается, а играет в оправдывание, зарабатывая себе тем самым какие-то не очень понятные очки, и потому вроде как бы держал сам перед собой слово. И чувствовал себя комфортно.