Их, превратившихся в точки, били без пощады. Остервенело, с хаканьем, мамуты молотили их ногами в утяжеленных ботинках, разбивали суставы, вышибали зубы, ломали ребра и позвоночники - и чувствовалось, что эти уроды еле сдерживаются, чтобы не забить куаферов насмерть.
Когда Соленому Уго, толстому, на вид неповоротливому флор-мастеру, вышибли второй глаз, один из нападавших - как видно, главный мамут - резко крикнул с гортанным пьяным акцентом уальских воинов:
- Не убивать!
При этой команде мамут, вышибший Уго глаза и занесший ногу для нового, сокрушающего удара, досадливо зарычал и с тем же рыком добавил:
- Повезло тебе, хармат, на этот раз!
Потом, через тысячу лет, прибежали "родственницы" в черных негнущихся балахонах, с телами, разрисованными хищно и непристойно. При их появлении мамуты с визгливыми смешками, с похабными, жутковатыми шуточками по приказу того же уальца "уступили место дамам и заняли места в зрительном зале".
- Раздвинь ножки, золотко! - обнажая в садистских улыбках зубы, заворковали дамы. - Вот сейчас тебе штанишки снять помогу. Ну-ка, что там у тебя за сокровище?
Эти били только в пах. Били так, что боль пробивалась даже сквозь толстую шубу заморозки, что люди-точки корчились и съеживались еще больше. Куаферы, к боли привычные профессионально, забыли про свой профессионализм и с ужасом ждали того момента, когда заморозка начнет проходить, с ужасом прикидывали, навстречу какой же боли придется тогда им бежать и хватит ли у них сил выдержать эту боль.
Потом, еще через сто тысяч лет, по команде мучительницы исчезли, оставив избитых истекать кровью в желтой пыли.
Никто из куаферов ничего не слышал, хотя побоище происходило совсем недалеко от гексхузе, каждый спокойно занимался своими делами, многие спали, используя короткую передышку по графику; один только Федер, уединившийся, как всегда, с Антоном для текущих поправок проборного плана на завтра, вдруг почувствовал беспокойство.
- Что-то не то! Что-то случилось!
Он выбежал, лязгнув дверью - Антон за ним. Что было сил помчались они по тропинке, откуда-то зная наверняка, где находится источник острого беспокойства. И вскоре застыли на миг в ошеломлении, наткнувшись на разбросанные, медленно обмякающие тела - к тому времени действие фиксатора заканчивалось, избитые уже мчались навстречу боли.
Федер бросил Антону:
- Зови людей!
Антон повернулся было, но тут же понял, что уже не надо никого звать: кто-то заметил бегущего Федера, и все остальные куаферы уже мчались к месту побоища.
- Бож-же мой!
- Ах с-сволочи!
Скрипнув зубами, Федер приказал им не кипятиться, запретил даже думать о немедленной мести и распорядился со всеми предосторожностями перетащить избитых в медицинскую комнату к аппарату, именуемому "вторым врачом".
После первого, шокового, приступа четкой деятельности Федером овладело то, с чем он был уже хорошо знаком и называл болтоманией. Он вдруг стал очень много ненужного говорить, хотя и стремился к тому, чтобы его приказы были, как всегда, лаконичными, почти односложными, но сейчас и сам понимал, что у него ничего не получается. Словесный понос был сильнее его. Сейчас его несло, и он никак не мог заставить себя заткнуться.
И пока избитых переносили в гексхузе - всего-то шестьдесят - семьдесят метров, - заморозка кончилась, бегство к собственной боли благополучно завершилось, и раздались дикие крики избитых.
- Сволочи, ах сволочи! - бессильно ругались куаферы.
10
- Ничего не предпринимайте! - сказал Федер. - Ни в коем случае ничего без меня.
И со всех ног помчался к Аугусто.
В спину ему уставились злые глаза куаферов.
Сначала он быстро шел, сохраняя деловой вид и в такт своим мыслям решительно кивая головой. Но потом побежал, сам того не заметив. И тут же остановился, запыхавшись, когда увидел на своем пути Веру.
- Что случилось? - спросила Вера.
- Нападение. Мне некогда, извини.
- Вас поодиночке всех перебьют, а ты это позволяешь. Я не понимаю, в чем дело, Федер. Я уже давно не могу ничего понять вообще. Может, поговорим?
- Извини, милая. Сейчас совсем не до объяснений.
Он почти оттолкнул ее с дороги - так спешил.
Мамуты его уже ждали и моментально препроводили к Аугусто. Тот со встревоженным лицом мерил шагами свой всеми цветами радуги расцвеченный кабинет.
- Мне только что сообщили...
Молча, в упор глядя на Аугусто, выслушал Федер все его заверения в случайности происшедшего, в том, что виновные "несомненно будут наказаны правда, не сейчас, сейчас по политическим соображениям вредно", в том, что такое ни при каких обстоятельствах уж точно не повторится...
Федер прервал его посреди слишком затянувшейся фразы - почти к облегчению Аугусто:
- Зачем вы так? Ведь вы умный человек!
Тот переменил лицо и зло улыбнулся.
- Я всегда считал, что это самый вежливый способ назвать человека идиотом, а? Что вы хотите этим сказать, дорогой Федер?
- Есть два варианта, - жестко чеканя слова, заявил Федер. - Или это сделано без твоего ведома...
- Именно без...
- ...или был твой приказ.
Аугусто помолчал с покерно непроницаемой миной, затем удивленно приподнял бровь:
- Вот даже как!
Федер в ответ деловито кивнул, словно делая заметку в записной книжке, и продолжил:
- Первому я не верю, потому что они у тебя тут все по струнке ходят, не чихнут, разрешения не спросив. Здесь ты ошибся, Аугусто. Ты одинок. Ты хотел иметь вокруг себя идиотов, потому что умных боишься, но у идиотов есть не только преимущества - у них есть серьезные недостатки. Дурак всегда подставит куда хуже, чем умный. Правда, насчет дисциплины с дураками - полный порядок... Словом, остается второй вариант - что ты сам все это и затеял.
- Зачем бы мне затевать такое? - тихо спросил Аугусто. В его тихом голосе неприкрыто звучала угроза.
- Да я не знаю, зачем. И знать не хочу. Но то, ради чего ты всех нас в живых оставил, вот этот вот самый пробор ямайский - все это теперь под большим вопросом.
- Вот этого не надо! - быстро сказал Аугусто. - С пробором все остается, как договаривались.
Федер отрицательно покачал головой.
- Еще чего! На неделю, не меньше, твои ублюдки вывели из строя почти пятую часть команды - команды, заметь, малочисленной, в которой каждый специалист и уже потому незаменим. Ты начал войну и теперь уж империю-то свою ты потеряешь точно. Ты, дорогой, кажется, не понимаешь, что вся затея с Ямайкой вот-вот рухнет. Вместе с тобой.