Киямпур с трудом покачал головой:
- Болит немного. Но к "врачу" не надо. Бог с ним. Если хочешь, добей, не хочешь - уйди. Твоя победа.
- Да брось ты. Мы еще с тобой хорошо повоюем, - с наигранным оптимизмом признался Ноблес и присел рядом с врагом. Ноги-щупальца Киямпура угрожающе потянулись к Ноблесу. Тот невольно отшатнулся.
- Шустрые они у тебя. Давай-ка все же к аппарату.
- Там народу много.
- Прорвемся. Что они против нас, а?
- Нет. Бессмысленно, ты и сам понимаешь, не дурачок.
Глаза их встретились.
- Уже на руки переметнулось, - не выдержав, пожаловался ему Киямпур. Ушел бы ты.
И подумал при этом - а лучше б добил. Он мечтал о том, чтобы его сейчас же добили.
- Так плохо? - негромко спросил Ноблес.
Киямпур не ответил. В сторону отвернулся.
- Я, правда, мог бы тебя оттащить к "врачу". Плевать, что народу много, это ты ерунду говоришь.
- Нет, спасибо, - прошептал Киямпур, все так же отвернувшись.
- Я мог бы посидеть с тобой.
- Смысл?
"Господи, только бы он пришиб меня сейчас, только бы, только бы!" молился про себя обреченный.
Ноблес встал.
- Красивый у тебя скварк. Со своей программой, - сказал он, разглядывая скварк Киямпура. - До чего додумались.
"Добьет! Ей-богу, добьет!"
- Дарю. Вещичка на самом деле приятная.
- На что он мне? Но все равно спасибо. Киямпур!
- А.
- Ты действительно уверен, что не хочешь к "врачу"?
Опять их глаза встретились, и больного Киямпура эта встреча добила. Еле сдерживая подступившие слезы, не отрывая взгляда от Ноблеса и уже до самого конца не собираясь его отрывать, Киямпур тихо сказал:
- Если бы не Аугусто, мы с тобой приятелями могли бы быть! Правда?
И желая сделать ему приятное, и даже веря в то, что говорит, Ноблес ответил ему:
- Знаешь, а ведь если б не эта болячка дурацкая, ты бы меня сделал.
Киямпур протестующе улыбнулся, сказал "спасибо", и Ноблес выстрелил.
27
С самого первого дня "Холокаста" Аугусто, выгнав всех из дому, заперся на своем этаже, велел интеллектору обеспечить глухую молекулярную защиту, пересчитал пищевые запасы и стал в одиночку переживать ужас.
Он понимал, что Федер, человек неглупый и в своем деле большой специалист, должен был предусмотреть возможность того, что Аугусто, самый главный его враг, попытается избежать его мести, уйдя в глухую защиту. Но как защититься от невидимого вируса, который, может быть, уже в теле Благородного и только ждет нужного часа?
Он понимал также, что для него придумано что-то особенно страшное, федерово бесчеловечье было оправданно, на самом деле он с первого же дня безоговорочно принял и месть, и смерть. Он бы даже и сдался, но глубоко укорененный инстинкт борьбы за существование держал его - только этот инстинкт и заставил его обрадоваться запланированной Федором отсрочке и попытаться за это время отыскать лазейку из тупика.
А в том, что такая лазейка существует, он ни секунды не сомневался. Нет идеальных людей, нет идеальных интеллекторов, не бывает на свете идеальных планов. Где-то Федер совершил ошибку - кроме, конечно, той главной, что привела его вместе с командой к бесславной смерти на взорванном вегикле. Оставалось ее найти.
Давным-давно забытые академики, на которых Аугусто махнул рукой еще до того, как Федер их обезвредил, всплыли в его памяти, тут же превратившись в возможную спасительную соломинку. Аугусто вскочил с кресла и заметался по этажу.
- Да-да! Они! Вот именно!
Однако здесь его ждало разочарование. Интеллектор дал обзор помещений дома академиков - все умники были уже мертвы. Федер пощадил их и умертвил сонной болезнью, во время которой специально выведенные микроорганизмы при попадании в кровь начинали производить громадное количество снотворного человек спокойно засыпал и не просыпался. Минут пять Аугусто с завистью разглядывал лежащие на кроватях трупы, потом озабоченно скривился и пробормотал:
- Повезло им. Приличная смерть, не как у остальных.
Этот ход, значит, мимо. Что же делать? Лазейка, черт возьми! Должна быть хоть какая-то лазейка, так не бывает, чтоб ее не было. Федер этот поганый наверняка где-то что-то недосмотрел.
Так бывает, даже с очень решительными людьми. Винтик какой-то заедает, и все останавливается, но напряжение копится. Человек со все возрастающей энергией начинает твердить себе, что так дальше нельзя, что надо срочно что-то предпринимать, но не предпринимает ровным счетом ничего и поэтому еще больше нервничает, еще упорнее, как молитву, начинает уговаривать себя немедленно действовать. Аугусто на эту удочку попался впервые в жизни и чувствовал себя при этом очень противно.
Он падал в услужливые кресла и подолгу там лежал, глядя на потолок, он таращился в окна, туда, где в светлое время царили кошмары, где невообразимые уроды, бывшие когда-то людьми, то совокуплялись, то дрались и потом очень быстро умирали, что-то косноязычно пытаясь доказать небесам... "Театр! - думал Аугусто. - Театр для одного зрителя. Имя актера, исполняющего главную роль, - Смерть".
Спустя немного времени Аугусто все-таки понял, что, находясь взаперти, он не найдет выхода из ловушки, не найдет того прокола, который случайно или сознательно допустил Федер. Нужно выйти из дома, пройти, все просмотреть и понять, что хотел от него Федер, потому что явно от него Федер чего-то хотел. Иначе почему не заразил сразу?
И, собравшись с духом, убедив себя, что эти болезни не для него, что зараза для него особая приготовлена, а потому другие безопасны, Аугусто открыл двери убежища и, затыкая нос от трупного зловония, обходя трупы амазонок, облепленные зелеными муравьями, - вышел на свет. Там жарило солнце и не было привычного моросения.
Он покинул свое убежище в то время, когда "Холокаст" перешел в спокойную фазу, когда у большинства мамутов не осталось ни сил, ни желания сопротивляться неизбежному, когда они смирились со смертью и смертные муки воспринимали как должное. "Уж не в этом ли, - вдруг подумал Аугусто, - не в этом ли самом заключался главный прокол Федера? Разве пытаемого можно оставлять одного? Разве можно позволить ему наслаждаться пыткой или хотя бы смиряться с ней?!"
Мимо умирающих он проходил, как пресыщенный зритель хоррор-стекла - без отвращения или сожаления, абсолютно равнодушно. Он видел жутковатых существ, густо проросших побегами растений. Он видел людей, лишенных скелета, лежащих, как тряпки. Видел изъязвленных, разбухших и истощенных. Он видел носатых и безносых, видел людей, уже больше похожих на крыс или ящериц. Все, кто мог, безразлично провожали его глазами, и в этих взглядах не было ни зависти к здоровью Аугусто, ни злости.