Дерево было свежим, блестящим, даже ещё пахло смолой.
– Сделано по заказу у лучшего старгородского мастера. – Велга с предвкушением вглядывалась в его лицо.
А Вадзим трепетно откинул ткань, раскрывая гусли с резным узором яблоневых ветвей и морских волн.
– Может, однажды сыграешь мне на них?
Он не ответил.
– Если захочешь, – растерялась Велга. – Например, песню о чудище и…
– Яблоневом саде…
– Например, её. – Она натянула свою самую лучезарную улыбку, но губы дрожали, и Велга сцепила руки за спиной, качнулась на пятках, не находя себе места.
Вадзим молчал. Он положил гусли на колени, перебирая струны. Наконец он заиграл, прикрыв глаза.
Это было что-то совсем новое, незнакомое. Первые звуки наполнили сердце светлой грустью, что отдавала на вкус пеплом и оседала горячими искрами на руках.
Но песня быстро оборвалась, так толком и не начавшись.
– Спасибо. – Голос Вадзима прозвучал сдавленно. – Очень хорошая работа. Я, – он так и не посмотрел на Велгу, – я обязательно однажды спою тебе… о чудище и яблоневом саде.
– Договорились.
Велга сняла с плеча другую суму, ничуть не легче по весу. Донести это всё до корчмы было нелегко.
– А это плата, как и договаривались. Три тысячи. И ещё одна. За Станчика.
– Передам Белому.
– Хорошо.
– Почему ты его отпустила?
Вадзим наконец посмотрел ей прямо в глаза. Велга нарочито весело улыбнулась и пожала плечами:
– Всё же он только исполнитель. Заказчика я уже наказала. Надоело лить кровь… да и я не желаю ему зла. Наоборот, хотела бы видеть его счастливым. Он… хороший. По-своему.
– Белый никогда не будет счастливым, – глухо произнёс Вадзим. – Он умеет только страдать. Даже если однажды ему улыбнётся удача и счастье буквально упадёт ему в руки, он раздавит его и будет ломать, пока оно не обратится в пыль. Иначе он не умеет. Чтобы быть счастливым, нужно быть куда смелее и сильнее.
Велга опустила ресницы, неуверенно сделала шаг в сторону:
– Пойдём? Пора уже вернуть долг «Кабанчику».
Мгновенно в здоровом, даже устрашающем на вид Вадзиме что-то переменилось. Робко, почти пугливо он пошёл следом за Велгой. Днём там было куда тише, чем ночью, но всё равно корчма гудела, словно улей. Из распахнутых настежь окон доносились десятки голосов, и только один звучал звонче остальных:
– Куда руки тянешь?! Плати сначала. Бать! Бать, тащи кочергу… Раскалённую, конечно.
Мишка, кажется, узнал голос, сам остановился у двери.
– Ждать, – велела Велга.
И тот с редкой готовностью её послушался.
В жаркий летний день дверь даже не закрывали, и сквозь открытый проём видно было подавальщицу, спорившую с зарвавшимся посетителем.
– Хех. – Вадзим замешкался на пороге.
– Что?
– Выставляй кошель перед собой, как щит, – прокряхтел он. – А то и до нас кочергой дотянется. Она спрашивать долг не будет. Сначала в жопу кочергу, потом уже вопросы.
Велга слегка усмехнулась и удивилась, что пошлые шутки уже больше не смущали. Матушка пришла бы в ужас, узнай, с кем связалась её дочь.
Переступив порог «Весёлого кабанчика», Велга невольно скользнула глазами по залу. Там, где она когда-то танцевала с Белым, теперь стояли столы. Видимо, за лето в корчме прибавилось посетителей.
– Так ты идёшь? – Она оглянулась на Вадзима, а тот всё ещё топтался на улице.
Гусляр закивал и, прижимая к себе новые гусли, точно и вправду держал щит, зашёл внутрь.
Милка, не обратившая на Велгу никакого внимания, тут же вытянула шею, точно хищник, заметивший добычу.
– Во-о-от ты где… – прищурившись, протянула она. – С-скотина…
– Милка, мы с долгом пришли! – воскликнул Вадзим.
– Знаю, что с долгом!
– В смысле, мы… это… с ним всё, – оторопело проговорил гусляр.
– Он имеет в виду, что мы пришли вернуть долг, – пояснила Велга.
Милка повела бровью, медленно, точно в указ остальным посетителям, чтобы даже не думали задолжать ей, обвела взглядом весь зал и, перехватив одной рукой заставленный поднос, подошла к ним, покачивая бёдрами.
Отвязав от пояса кошель, Велга протянула его подавальщице:
– Вот… Там всё.
– Я ещё пересчитаю сама, – надула губы Милка. – Не спеши убегать.
– Я не спешу, – пообещала Велга. – Снаружи подожду, а то душно у вас. А вы пока… с Вадзимом посчитайте.
И, не желая мешать, она вышла на свежий воздух. Ей и самой не хотелось задерживаться в «Кабанчике». Кажется, она никогда не захочет туда вернуться, чтобы не бередить память. Некоторым воспоминаниям лучше растаять во времени. Другой вопрос, смогут ли воспоминания, настолько яркие, жаркие, безумные, забыться?