Иван Иванович рассказывает мне о раскопках. Сперва археологам встретился слой примерно в два метра, состоящий из перегноя, щебня и всякого мусора, которым в течение чуть ли не трехсот лет — от начала шестнадцатого и почти до конца восемнадцатого века — здешние жители заваливали болотистую долину речки Ижермы. В этом слое, насыщенном водой, перемешались вещи разного времени. Особенно много здесь остатков кожаной обуви, представляющих собою образцы кожевенного и сапожного ремесла райгородского посада за все эти триста лет. Тут же были и другие находки, относящиеся к домонгольским временам, — обломок костяного конька, пряслице из шифера с меткой владельца.
Воображение едва поспевает за рассказом археолога.
Мне видятся одновременно и тихая Ижерма в зеленых, заросших камышом берегах, и торговые ряды, где кожемяки мнут смрадные кожи, дубят их корьем, а сапожники из этих кож, только выделанных, издающих острый пьянящий запах, тачают сапоги, коты, башмаки, чирки, выступки, черевички… И еще видятся мне мужики, что из года в год, из века в век гатят навозом, землей, щебенкой болотистый берег, омываемый ленивыми водами Ижермы, и бабы видятся, что на страстной неделе, убираясь по дому, со всего посада волокут к речке всякий сор и дрязг, всякие обивки и обноски, которые накопились за зиму.
Вместе с этим представляется мне и другое время, отстоящее от нас еще дальше, — время, когда под голубыми этими небесами каменщики возводили из белого камня первый соборный храм и с высоты его стен впервые оглядывали простершееся далеко зеленое ополье и подступивший к нему темный бор, не ожидая к себе из лесу татарина. Тогда, восемьсот лет назад, был осенний вечер, девушка бежала с рукодельем к подруге, на посиделки, перебегала по мосткам через речку, оступилась и с перепугу обронила весь свой снаряд, — веретено с куделью она подобрала, а шиферное пряслице скатилось в воду.
И зимнее утро было тогда такое же, каким оно бывает сейчас, среди снежных наметов на Ижерме чернел и отливал булатным блеском обнажившийся лед, по которому низовой ветер гнал сухие снежинки. Мальчик бегал по льду на коньках, разогнался, не успел взять в сторону, врезался с ходу в сугроб и сломал об замерзшую кочку конек.
Меж тем Иван Иванович рассказывает уже о других находках, из далекого восьмого века, о предметах, принадлежавших первоначальным. жителям здешних мест, людям из племени меря. Отсюда, где мы стоим и где текла некогда в озеро медлительная Ижерма, от устья этой речки тянулся вдоль побережья Мерянский поселок. В какой-то из хижин поселка стоял берестяной туес, деревянное днище которого нашли археологи. А с этим вот игрушечным луком выходил из дому на воображаемую охоту мерянский мальчик. Что же до этого глиняного сосуда, от которого сохранился только обломок, то с его помощью, когда он был цел, мастер лил бронзовые украшения для женщин племени.
Неподалеку от этих вещей найден еще золотой пластинчатый перстенек, на котором можно различить полустершиеся русские буквы. Археолог предполагает, что перстенек этот потерял состоятельный славянин — славяне селились здесь уже с десятого века, — принадлежавший к числу княжеских людей. Княжой двор, повторяет он, обязательно был где-то здесь рядом, скорее всего на месте домов, что стоят у самого озера, и часть двора могла уйти под воду, так как дно озера зарастает, озеро становится мельче и потому разливается все шире и шире.
Но историю перстенька уже не может вместить воображение.
Я думаю о двух крайних точках, между которыми можно расположить все находки археологов, о самых далеких от нас временах и о самых близких к нам, о той жизни, что уложилась между этими двумя точками, и о том в этой жизни, что в сути своей существует сейчас.
Тысяча двести лет прошло с того времени, когда ювелир из мерянского поселка работал свои бронзовые подвески. Почти все изменилось с тех пор, многое даже в природе. Осталось лишь то, что роднит человека, лицом своим ощущавшего жар расплавленного металла, с этим вот лудильщиком, которого я вижу сквозь закопченное окно мастерской «Металлоремонта» в Гостином ряду. Я иду мимо, направляясь к себе в Ужбол, иду где-то рядом с тем местом или же прямо по нему, где двести лет назад торговали сапожным товаром, где молоденькая щеголиха из посадских девчат, держась рукой за прилавок и подогнув ножку, примеряла козловый башмачок, постреливая при этом глазками. Не нужно особенного воображения, чтобы представить себе то милое и кокетливое создание, — достаточно взглянуть на девушку, которая, отставив пустые молочные бидоны, примеряет так называемые танкетки в обувном магазине, куда я захожу по своей привычке бывать в местах, где можно потолкаться среди разных людей, послушать их разговоры.