Однако томиться долгим одиночеством Художнику не пришлось — уже через секунду порог комнаты переступил человек, очевидно, тот самый, который пытался поговорить о чем-то со старушкой. При ближайшем рассмотрении вошедший оказался немолодым мужчиной одетым совсем не по канонам Зоны — в старую телогрейку, валенки и выгоревшую лисью шапку. Гость медленно прошелся по комнате, осматриваясь так, как будто очутился здесь впервые. Он ненадолго задержался у стола, изучая содержимое той самой кружки, из которой баба Маша поила Художника. Неодобрительно покачав головой и поставив кружку на место, мужчина, наконец, повернулся лицом к лежащему в кровати сталкеру и подошел достаточно близко, чтобы тот сумел хорошо его рассмотреть.
— Ну, здравствуй, что ли, — произнес гость, не без интереса наблюдающий за тем, как сталкер меняется в лице.
Художник поспешно вскочил с кровати, делая шаг навстречу мужчине, но не рассчитал свои силы и оступился. Его ноги подкосились и он бы, наверное, упал, если бы не гость, который бережно подхватил сталкера под руки.
— Здравствуй, Филин, — Художник обнял мужчину. В его глазах блеснули слезы. — А я ведь думал…
— Я тоже брат… я тоже…
Филин осторожно усадил сталкера на кровать, сам же сел рядом на стуле. Около минуты оба мужчины молча разглядывали друг друга, будто пытались вспомнить и сравнить сидящего перед собой человека с мысленным образом, что казалось навсегда останется запечатлен лишь в их памяти.
— Ты изменился, — наконец произнес Филин, нарушая царящую тишину.
— В Зоне время пролетает с такой скоростью, что ты даже не замечаешь, как дни сменяются неделями, а потом и месяцами. Тебе ли этого не знать?
— Да, но кажется совсем недавно…
— Два года… ровна два года назад ты отправился в свой абсурдный рейд! — последние слова Художник произнес не со злобой, а скорее с давней обидой, которая, казалось бы, уже прошла, но теперь, когда появился шанс выговориться, она навалилась с прежней силой.
— Ты все еще не можешь простить мне того, что я не взял тебя с собой?
— Ты даже ничего не сказал мне! Бросил, словно я был для тебя обузой!
— Извини, если сможешь. Но ты прекрасно знаешь, что это было не так. Этот рейд… он был слишком рискованным, — Филин смахнул с глаз слезы, не отводя взгляда от сидящего напротив брата. — И вот ты здесь… Ты всегда был упрямым. Весь в отца.
— А что мне было делать? А ты бы поверил во всю ту чушь, что говорили мне? В то странное сообщение, что пришло на мой ПДА с недельным опозданием, извещая о твоей смерти где-то в северной Зоне? Это все было похоже на жестокий розыгрыш…
— Однако, это правда…
— Абсурд, — Художник не смог сдержать истерический смех, рвавшийся наружу, — Да, мы где-то в пределах северной Зоны, но ты жив! Ты сидишь передо мной! Я тебя вижу, чувствую и слышу твое дыхание!
— А что если я скажу, что это все всего-навсего плод твоей фантазии? — с издевкой в голосе произнес Филин.
— Я дам тебе в морду.
Братья искренне рассмеялись, утирая выступившие слезы, будто ничего и не было. Ни обиды, ни преследующего повсюду чувства вины, ни страшной давящей боли, которая даже если порой и исчезала, то оставляла вместо себя холодящую и сводящую с ума пустоту. Все было как раньше… Почти.
— Где мы? — спросил Художник, и смех тут же утих. Братья обменялись внимательными изучающими взглядами — оба они знали, что рано или поздно этот вопрос все же прозвучит, но каждый из них, как мог, оттягивал этот момент.
— Я… это тяжело объяснить, а еще сложнее принять на веру, — Филин встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна, — Ты еще не любовался местными красотами? Нет? Тогда и не стоит. Я сам устрою тебе экскурсию. Одевайся. Возьми вещи в шкафу, я приносил сюда кое-что специально для тебя.
— А моя экипировка?
— У нас есть здесь один местный умелец, он взялся кое-что подлатать. Жаль, что врачей здесь толковых нет, — Филин кивнул на Художника и тот не сразу понял, что он имеет ввиду. Лишь теперь сталкер заметил, что его правая рука туго перебинтована, начиная от локтя и заканчивая пальцами. Осторожно пошевелив ей, он почти не почувствовал боли. Ощущения были какими-то странными — будто конечность онемела и теперь плохо слушалась хозяина.
— Что со мной? — спросил Художник, замечая, как брат упрямо избегает его взгляда. — Говори, черт бы тебя побрал! Ну же!
— У тебя серьезно повреждена кисть руки. Ожог. Не знаю, как так получилось. Кроме того, ты лишился трех пальцев… Сожалею, но мы не смогли ничего сделать… местная медицина…
— Беспалый художник, не получивший признания, — усмехнулся сталкер, внимательно разглядывая поврежденную руку. — Обрез… он будто взорвался в моей руке. Оружия совсем не осталось. Я отлично подготовился, но… Этот рейд должен был быть намного легче. Будто сама Зона сопротивлялась, нежилая пропускать меня сюда.
Филин так и не смог посмотреть в глаза брата, продолжая все также стоять у окна. Художник подошел к шкафу и, отыскав заранее приготовленные вещи, стал медленно одеваться. С непривычки у сталкера все буквально валилось из рук и приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы справляться одной рукой. От помощи брата мужчина поспешно отказался.
— Ну, пойдем? — произнес Филин, поправляя на брате не по размеру большой пуховик. — У нас тут стрелять не принято, так что можно обойтись без бронежилетов и прочей военной амуниции.
Художник первым покинул комнату и, толкнув казавшуюся непомерно тяжелой утепленную дверь, вышел на улицу. Уже давно наступила вторая половина дня. Солнце, столь непривычное для Зоны, светило уже не так ярко, однако достаточно, чтобы заставить сталкера зажмуриться после сумрака, царящего в помещении. Но стоило только мужчине прикрыть рукой глаза, как он тут же почувствовал неладное — что-то ослепительно яркое, напоминающее молнию, которую испускает «Электра», пролетело совсем рядом в паре дюймов от лица сталкера. Рефлекс, заложенный где-то глубоко в подсознании, сработал мгновенно, не дожидаясь реакции медлительного мозга — Художник резко присел и, чуть-чуть подавшись всем телом, перекатился в сторону. От таких резких движений взбунтовался весь организм — раненую руку будто вспороли ножом, ее пронзила адская боль, которая тут же отозвалась в глазах ослепительной вспышкой.
А дальше произошло то, что заставило сталкера содрогнуться всем телом — одна из молний ударила мужчину в лицо. Сердце екнуло, все случилось настолько быстро, что осознание происходящего пришло лишь потом, спустя несколько секунд. По лицу будто провели наждачной бумагой, кожу обожгло, но эти ощущения были далеки от того, что должен чувствовать человек, когда в него попадает молния.
На мужчину обрушился шум и гвалт, царящий вокруг, словно кто-то прорвал невидимую завесу вакуума, отделявшую Художника от внешнего мира. Крик, смех, одобрительные возгласы и просто чья-то неразборчивая речь — весь этот хаос был чужд для Зоны и обитающих в ней людей. Пораженный сталкер осторожно смахнул с лица остатки снега, который уже начал таять. Затравленно оглядевшись по сторонам, он рефлекторно зацепился взглядом за знакомое лицо — Филин стоял буквально в двух шагах от него и смеялся, даже не пытаясь скрыть обуревавшие его эмоции. А Художник, наконец, понял, что происходящее вокруг не плод его больной фантазии — их окружали люди! Огромное количество, по меркам Зоны, мужчин, женщин и детей сновало вокруг — кто-то просто бродил от дома к дому, кто-то оживленно переговаривался или просто дурачился, а кто-то уже ощутимо покачивался, мечтая поскорее добраться до дома. Они были в деревне! В настоящем ЖИВОМ поселке. Судя по всему, люди здесь рождались и умирали, радовались и грустили, да что там, просто жили, не обращая внимания на тот хаос, что царил за чертой их спокойного мирного существования. Стоит ли говорить, что подобные вещи были чужды проклятой Зоне.