Гришка, выхватывая из-за пояса браунинг, со всех ног побежал вдоль кустарника.
По правому плечу что-то чиркнуло.
«У преследователей, судя по всему, пистолеты тоже оснащены глушителями», – предостерёг опытный внутренний голос. – «Это, братец, серьёзно. Уже не получится – соскочить по-лёгкому. Придётся, всё-таки, вступить в локальное боестолкновение…».
Он резко прыгнул в сторону, оказавшись в кустарнике, развернулся и, наспех прицелившись в неясный тёмный силуэт, плавно надавил на спусковой крючок.
– Ох! – падая, болезненно выдохнул преследователь. – Босс, он вооружён! Правую бочину мне, гад, прострелил насквозь…
– Окружить его! – долетел издалека голос Беса. – Слон, заходи слева! Мочить урода любопытного! Головами отвечаете!
Свист пули над головой. Ответный выстрел. Отчаянный рывок метров на семьдесят-восемьдесят. Остановка. Перестрелка. Очередной рывок в направлении ближайших домов. Кирпичная стенка, за которой стыдливо прятались переполненные мусорные бачки. Остановка. Выстрел. Смена пистолетной обоймы. Выстрел. Жалобный вопль очередного «бесовского» подчинённого. Выстрел…
Дальше всё пошло проще – один заросший деревьями и кустами купчинский двор, второй, третий…
Забежав за кубическое здание энергетической подстанции, он остановился и, плотно прижавшись спиной к шершавой кирпичной кладке, перевёл дух.
«Могло быть и гораздо хуже», – осторожно прикасаясь ладонью к правому плечу, подумал Гришка. – «Так, только слегка оцарапало. Крови почти и нет, ерунда ерундовая…. Другое плохо – патронов мало осталось, всего-то три штуки. Нехорошо, конечно. Время, опять-таки, поджимает. Задания-то никто не отменял. Надо и о судьбе этой глупой Матильды позаботиться, иначе Шеф не поймёт. Мол, перестрелка – перестрелкой, а педофилия – педофилией…».
Гришка, поставив на предохранитель, запихал пистолет за пояс и бодро зашагал прочь от негостеприимного сквера.
Через десять минут он вышел к трамвайной остановке. Вскоре подошёл и нужный «шестьдесят второй» маршрут.
Пройдя в самый конец вагона, Антонов уселся на скамью, оббитую ярко-рыжим дермантином, прикрыл глаза и принялся старательно размышлять о недавнем происшествии.
Впрочем, размышления продвигались откровенно туго, в том плане, что ничего умного в голову не приходило.
Через некоторое время он мысленно признал: – «Да, эта запутанная шарада мне откровенно не по зубам. Доложу Шефу. Пусть голову ломает. Ему это по высокому статусу положено…».
На плечо, прямо поверх свежей царапины, легла чья-то тёплая ладошка, и задорный голосок известил:
– Приехали, уважаемый! Конечная остановка…. Да, просыпайся уже, деятель!
– А, куда? – Гришка, не обращая внимания на саднящую боль в плече, открыл глаза и непонимающе завертел головой. – Где я? Почему? Что происходит?
– Ничего странного и непоправимого не происходит, – добросердечно заверила молоденькая симпатичная девчушка. – Приехали на кольцо. Роддом.
– Зачем мне – роддом?
– Я не знаю, дяденька. Пить надо меньше. Поднимайся и вылезай наружу, пока вагоновожатый ментов не вызвал. То есть, полицейских.
– Ой, боюсь, боюсь, – насмешливо прищурившись, дурашливо заблажил Антонов. – Повяжут, ведь, волки позорные. Оберут до последней нитки, суки рваные и алчные. В холодную камеру бросят…. Как думаешь, красотка?
Так и не ответив на заданный вопрос, девица, гордо тряхнув светлой чёлкой, покинула выгон.
Гришка, чуть помедлив и прикусив зубами мятую сигаретку, выбрался наружу и внимательно огляделся по сторонам.
Ленивое вечернее солнышко, разбрасывая вокруг себя нежно-малиновое марево, неподвижно висело в западной части небосклона. Высоко в голубом небе, обещая хорошую погоду, отчаянно носились – крохотными чёрными точками – бодрые стрижи.
Справа – относительно трамвая – возвышалось серое длинное здание роддома, к которому и направились пассажиры трамвая – человек семь-восемь, не больше.
Слева, в полукилометровом отдалении, наблюдался полуразвалившийся деревянный забор грязно-синего цвета, за которым угадывалась бетонная приземистая коробка неизвестного долгостроя. В ту сторону следовала одинокая, невысокая и стройная фигурка.
Он достал зажигалку и, делая вид, что старается прикурить, а порывистый ветерок этому мешает, принялся наблюдать.
Девушка, отойдя от трамвая метров на сто пятьдесят, резко обернулась.
«Интересное дело, блин купчинский!», – старательно чиркая зажигалкой, засомневался Гришка. – «По всем внешним признакам и логическим построениям – это она и есть. То бишь, легкомысленная и развратная Матильда. Но…. Не клеится, однако. Глаза, речь, ухватки, уверенные и выверенные движения…. Что-то здесь не так. Или же – не то? Ну, никак не похожа эта симпатичная барышня – на безмозглую и циничную нимфетку…. А на кого тогда похожа? На дикую пантеру из субтропических джунглей. Сильную, породистую, своевольную и непредсказуемую. Молоденькую, правда, неопытную, наглую и наивную. Но, при этом, симпатичную и – до ужаса – миленькую.…А, какие глаза? Серые, огромные, загадочные. Как глубокий омут – в сибирском Енисее. Впрочем, и у Севы – известной московской фотомодели – точно такие же глазищи, серые…. К чему бы такие совпадения? Как принято говорить в современных дамских романах – фатальные?».