Я понял наивную душу
и, новой игрой увлечен,
подумал, что, если я струшу,
когда-нибудь струсит и он.
Я ласточкой прыгнул с причала —
вода обожгла, понесла.
А ночью башка полыхала,
стенала от боли спина.
Кричала пролетная стая,
и брату приснилась во сне
пловца голова золотая
на темной осенней воде…
«Ты помнишь, сразу две кометы…»
Ты помнишь, сразу две кометы,
две вспышки озарили ночь,
как будто годы, версты, беды
решились вместе превозмочь.
Блеснула в небе колея,
и понял я твое молчанье
как возглас: — Это ты и я!
Одной судьбы предначертанье.
Река тебя заколдовала,
встревожил шум дубов ночных,
но год прошел, и ты узнала —
есть много радостей других.
Знаменье — чушь! Молчанье — ложь!
Лишь вспыхну — до вершины леса
проводишь ради интереса
и снова весело взойдешь.
«Как ненасытен человек!..»
Как ненасытен человек!
Придет любовь, нагрянет слава,
блеснет под солнцем первый снег,
а сердцу жадному все мало…
На станцию Сорочий лес
я утром ехал на свиданье.
Все было — чистота небес,
удача, молодость, признанье.
Но по дороге вновь и вновь
шептал мне тайный голос грустно:
Есть счастье — выше, чем любовь.
Есть сила — выше, чем искусство.
«Пусто. Холодно. Поздняя осень пришла…»
Пусто. Холодно. Поздняя осень пришла.
В старых руслах вода ледяная светла.
И душа, как долина, безлюдна.
Хорошо выгребать
в два веселых весла,
а теперь плоскодонка моя тяжела
и гонять ее против течения трудно…
Бесполезно вздыхать. Мир не станет другим
только лишь оттого, что тебе захотелось
совместить и свободу,
и женщины верность,
и остаться над светлой водой молодым!
Назло беде
Когда тоска за глотку схватит,
для лучшей песни слов не хватит,
с другим любимая уйдет,
а ночью дворник заскребет
своею черною лопатой
по дну бессонницы проклятой,
страданьями не упивайся,
не расслабляйся, не сдавайся,
окно морозное открой,
чтоб хлынул воздух ледяной,
чтоб в душу свежести нагнало,
и с головой под одеяло,
под одеяло с головой,
как в детство, в свежесть сеновала,
в сон беспробудный, в сон глухой.
Не горькой водкою и дымом,
а чистым холодом лечись.
Назло беде своей проснись
веселым и непобедимым!
Ледоход
Я и зимой тебя не разлюбил,
но снег лежал, и я почти забыл,
как сладко пахнет влажная долина,
как липнет к сапогам живая глина…
Апрель. Реки внезапный поворот.
Здесь, как всегда, заторы ледяные,
но катера облезлые и злые
до поздней ночи сокрушают лед.
Гудят, кричат: «Дорогу ледоходу!»
А ночью в бездну бьют прожектора,
и за город к литейному заводу
конвейер льда запущен до утра.
На переплавку — к солнцу прет конвейер,
пробита в юность золотая брешь!
Не забывайте золотое время
пустых карманов и больших надежд.
На переплавку — к солнцу, в домну мая
иллюзий дом скользит по виражу.
Старею? Нет! Себя не обедняя,
такой как есть, тобою дорожу.
Похолоданье
Раскрылся дуб. Люблю похолоданье!
В нем — чистота. Его боится тлен.
Ум бодрствует и прогоняет лень.
Все ощутимей жизнью обладанье!
Похолоданье! Сердце звонче бьется,
земля спружинит — молодость вернется!
Озябшая Елена улыбнется.
Река до горизонта разольется.
Родной скворец из Турции вернется…
И вдруг вершина тополя пригнется
от сквозняка! Так низко пронесется
над городом старинный самолет.
И парашюта ярко-красный плод
тугим холодным воздухом нальется,
как будто там, где нас невпроворот,
она случайно грудью прикоснется,
чудесным током нервы тряханет,
толкнет бедром и резко засмеется.
Не важно, обернется или нет!
— Прощай! — кричу ей радостно вослед.