Они разговаривали обо мне, а я сидел, будто бы и непричастный к происходящему. И дело было вовсе не в циничной откровенности, а в самом факте: шеф советовался со Светланой, начинающим магом, не со мной, потенциальным магом третьей ступени.
Если сравнивать происходящее с шахматной партией, то позиция выглядела до обидного просто. Я был офицером, обычным хорошим офицером Дозора. А Светлана — пешкой. Но пешкой, уже готовящейся превратиться в ферзя.
И вся беда, которая могла приключиться со мной, отступала для шефа перед возможностью дать Светлане небольшой практический урок.
— Борис Игнатьевич, вы же знаете, что я не позволю просматривать свою память, — сказал я.
— Тогда ты будешь осужден.
— Знаю. А еще могу поклясться, что к смерти этих Темных не имею никакого отношения. Но доказательств у меня нет.
— Борис Игнатьевич, а если предложить, пусть Антону проверят память только за сегодняшний день! — радостно воскликнула Светлана. — Вот и все, и они убедятся…
— Память нельзя нарезать дольками, Света. Она выворачивается целиком. Начиная с первого мига жизни. С запаха материнского молока, со вкуса околоплодных вод. — Шеф сейчас говорил подчеркнуто жестко. — В том-то и беда. Даже если бы Антон не знал никаких секретов, представь, что это такое, вспомнить и пережить заново все! Колыхание в темной вязкой жидкости, сдвигающиеся стены, проблеск света впереди, боль, удушье, необходимость пережить собственное рождение. И дальше, миг за мигом — ты слышала, что перед смертью вся жизнь пробегает перед глазами? Так и при выворачивании памяти. При этом где-то глубоко-глубоко остается память о том, что все это уже происходило. Понимаешь? Трудно сохранить здравый рассудок.
— Вы так говорите, — неуверенно произнесла Светлана, — будто…
— Я через это прошел. Не на допросе. Больше века назад, тогда Дозор только изучал эффекты выверта памяти, потребовался доброволец. Потом меня приводили в норму около года.
— А как? — с любопытством спросила Светлана.
— Новыми впечатлениями. Тем, что я не переживал ранее. Чужие страны, непривычные блюда, неожиданные встречи, непривычные проблемы. И все равно. — Шеф криво улыбнулся. — Иногда я ловлю себя на мысли: что вокруг? Реальность или воспоминания? Живу я или валяюсь на хрустальной плите в офисе Дневного Дозора и мою память раскручивают, как клубок пряжи.
Он замолчал.
Вокруг сидели за столиками люди, сновали официанты. Ушла опергруппа, унесли тело Темного мага, за его вдовой и детьми приехал какой-то мужчина, видимо, родственник. Больше никому не было дела до произошедшего. Кажется, даже наоборот — посетителям прибавилось и аппетита, и жажды к жизни. И на нас никто не обращал внимания: мимолетно наложенное шефом заклятие заставляло всех отводить глаза.
А если все это уже было?
Если это я, Антон Городецкий, системный администратор торговой фирмы «Никс», по совместительству — маг Ночного Дозора, лежу на хрустальной плите, испещренной древними рунами? И мою память разматывают, разглядывают, препарируют, все равно кто. Темные маги или Трибунал смешанного состава.
Нет!
Не может этого быть. Я не чувствую того, о чем говорил шеф. Нет у меня дежа-вю. Никогда я не оказывался в женском теле, никогда не находил мертвых тел в общественных туалетах.
— Напряг я вас, — сказал шеф. Потянул из кармана тонкую длинную сигариллу. — Ситуация ясна? Что будем делать?
— Я готов исполнить свой долг, — сказал я.
— Погоди, Антон. Не надо бравировать.
— Я не бравирую. Дело даже не в том, что я готов защищать тайны Дозора. Я просто не выдержу такого допроса. Лучше умереть.
— Мы ведь не умираем, как люди.
— Да, нам приходится хуже. Но я готов.
Шеф вздохнул.
— Извините, девочки. Антон, давайте подумаем не о последствиях, а о предпосылках к случившемуся. Иногда полезно заглянуть в прошлое.
— Подумаем, — без особой надежды сказал я.
— Дикарь браконьерствует в городе уже несколько лет. По последним данным аналитического отдела, эти странные убийства начались три с половиной года назад. Часть жертв — явные Темные. Часть, вероятно, потенциальные. Никто из убитых не стоял выше четвертой ступени. Никто не работал в Дневном Дозоре. Весьма забавно, что почти все они были умеренными Темными, насколько это слово вообще допустимо. Убивали, воздействовали на людей, но гораздо реже, чем могли бы.