…А когда он шел за третьим нарушителем, было так. Следы вильнули в камыши, к озеру. Вероятно, нарушитель заметил преследование и решил спрятаться в густых прибрежных зарослях или прямо в воде: Грачеву были известны и такие уловки. Он послал напарника, молодого солдата Григорьева, в объезд озера, а сам слез с коня и, осторожно раздвигая камыши, стал пробираться к воде. Она уже захлюпала под сапогами, дошла до колен, до пояса. Вот и тихое гладкое озерко. Никого. Грачев стал ждать. Он стоял по пояс в воде, стоял не шелохнувшись, не отбиваясь от наседавшего со всех сторон комарья. Лицо, шея, руки уже давно распухли, а он все ждал, не шевельнется ли где-нибудь тростинка и не покажется ли вслед за ней из-под воды человек.
Так прошел час, потом второй… Пахло гнилью, застойной, мертвой водой. Но у озера была своя жизнь. Вот, подняв полосатую голову, проплыл верткий уж. Вот трясогузка уселась на сухую тростинку, раскачивая ее и бесстрашно посматривая на Грачева. Вот принялся расхваливать свое болото кулик. Совсем рядом раздался свист крыльев. Да, озеро жило своей жизнью, но сержант отбирал из нее только те приметы, которые бы говорили ему, что здесь прячется враг.
И вот он обратил внимание, как неподалеку по воде пошли круги, а затем из нее тихо поднялась голова человека. Ради этого мига стоило ехать двое суток по следу, стоило мокнуть, терпеть комаров, ждать!
…А сейчас? Грачев зачерпнул последнее ведро, завернул лошадей и выехал на берег. По-прежнему, насмешливо и протяжно, каркала ворона. Неужели только и останутся в памяти о границе эти три металлических треугольных значка?
Грачев гикнул, вытянул лошадей хлыстом и погнал их, не разбирая дороги, туда, где косили хлеба. Его охватило тупое безразличие к своим обязанностям и вместе с тем чувство злорадного превосходства над всем, что его окружало: и над этими мирными полями, и над языкатой Синицей, и над хвастливым стариком с фельдфебельскими усами, и над этими чумазыми трактористами и комбайнерами. «Ничего-то вы не знаете, какой я был, ничего не видели и не сделали того, что сделал я».
— Эй, лихач! — окликнули его с комбайна. — Больно уж прыток. Смотри, полбочки воды расплескал.
— Подумаешь! — беспечно отозвался Грачев, все еще хмельной от воспоминаний.
— Вот тебе и подумаешь… — сердито проговорил комбайнер, сивый от пыли мужик, подходя к водовозке. — Чем другие агрегаты заправлять будешь?
С мостика на Грачева посматривала, ухмыляясь, молодая копнильщица, из кабинки трактора высунулся парень в замасленной кепке.
— Ты вместо тети Даши, что ли? — спросил у Грачева сивый мужик.
— Какой тети Даши?
— Ну, Евдокии Павловны. Ее увезли, что ли?
— Никуда ее не увезли — сама ушла. Знать надо.
— Некогда нам все узнавать, парень, — с оттенком превосходства проговорил комбайнер. — И день и ночь в поле, — он заглянул в бочки и покачал головой: — Гляди, сколько расплескал. Тетя Даша все до капельки довозила…
Сделав открытие, что Евдокия — не здоровенная горластая девка, а совсем немолодая тетя Даша, Грачев сделал и другое открытие: ее здесь все любили и вспоминали добрым словом, а к нему относятся недоверчиво и пренебрежительно, словно и не было у него никаких прежних заслуг.
Уже настороженным и мрачным подъезжал он ко второму агрегату. Трактор и комбайн стояли, поджидая его в недоброй тишине. Ненасытные лопасти подборщика, застывшие над валками, походили на раскрытую пасть чудовища, изнемогающего от жажды. И точно — четверть часа назад в радиаторах выкипела вся вода, и Грачева здесь костили самыми последними словами.
— Где тебя черти носят?
— Ты бы посмотрел, как тетя Даша работала! Никогда не опаздывала.
А кто-то добавил с усмешкой:
— Ха! Ему до тети Даши, как студенту до профессора.
Был самый накал жатвы, и Грачев понимал этих людей. Но он не мог смириться с тем, что ругают именно его, сержанта запаса. Да и виноват ли он, что в радиаторах так быстро выкипает вода? Видимо, нужно время, чтобы познать какой-то неписаный график и привыкнуть к нему.
Но люди не хотели ничего знать. Они отдыхали только три часа в сутки и требовали, чтобы другие работали так же, как они. И постоянно вспоминали о тете Даше, этой «доброй безотказной душе». На третий день Грачев уже знал, что она не только возила воду, но и была нечто вроде агитатора.
Например, пока агрегат заправлялся водой, тетя Даша спрашивала:
— Филиппыч, а Филиппыч, сколько вчера накосил?
— Тринадцать и семь десятых гектара, Евдокия Павловна.
— Маловато, Филиппыч… До обязательства не дотянул. Что же ты?