…яркий халат, тянущимся вальяжным движением спущен с плеч, а потом резким жестом, созвучным вскрику высокой ноты, отброшен прочь. И пока он подобно гигантской яркой бабочке опускается на пол, изящные руки, в едином порыве встрепенувшись, толи пытаются спрятать, толи привлечь внимание к едва прикрытым кружевом соскам и темнеющему треугольнику лона…
Даниэль смотрел и не мог оторваться — все в Сэлл было прекрасно: и матовый цвет ее кожи, и изгибы плавно движущегося тела, и тонкое лицо, расслабленное в мягкой неге. Возникла привычная мысль, оценивающая прекрасную работу над аватаром. И тут же увяла под напором пульсирующего и тугого, как сжатая пружина, порыва, который воспринял не просто видимое совершенство, а прямо вот так — на расстоянии, ощутил плоть — трепещущую, жаркую, податливую.
И когда эта пружина расправилась незнакомой ему жаждой, Даниэль, перестав искать понимания происходящему, протянул руки к девушке и позвал ее, опять ставшим непослушным и хриплым голосом:
— Иди ко мне!
А Сэлл только и ждала этой просьбы. Стремительно сделав несколько шагов, она уже в следующее мгновение оказалась сидящей верхом на его коленях.
Губы, которые почувствовал Даниэль на своих, были горячими, чуть вздрагивающими и… требовательными. Не в силах отказать им, он приоткрыл рот, запуская внутрь такой же голодный, жаркий и бархатный язычок.
Поцелуй, последовавший за этим требованием, был терпким, обжигающим — умопомрачительным, и совершенно не напоминал те ласковые и нежные слияния губ, которые они дарили друг другу, когда уединялись с Сэлл в беседке в парке. Тогда Дэну было достаточно понимания, что девушка рядом, что она не отталкивает его, а поцелуи являлись лишь подтверждением того, что он для нее важен. Он сравнивал эти прикосновения с легким теплым ветерком или каплями летнего дождя — тем, с чем имел дело и мог сопоставить ощущения.
В этом же поцелуе, который они делили теперь, не было ни нежности, ни ласковости — он вызывал совсем другое, какое-то непонятное, требовательное само по себе, оголтелое чувство. Оно велело хватать, подавлять, обладать… впиться, стиснуть, подмять!
От действия Даниэля отделял только… вопрос: «Как?!»
А Селина, видимо, горела тем же желанием — она, вжавшись в Дэна, и не насытившись губами, горячей дорожкой колких поцелуев стала прокладывать себе путь к его шее.
Там, где начинался ворот туники, прижатый к телу кольчугой, она вынуждена была остановиться.
— Сними… — сбиваясь с дыхания, попросила она, дергая за металлический край.
Даниэль, с трудом выныривая из горячечного тумана, «растворил» кольчугу, как обычно избавлялся от крыльев и лат.
— И это тоже… все убирай… — нетерпеливым тоном потребовала Сэлл, и попыталась, как и с кольчатым полотном, подцепить край ворота туники.
В следующее мгновение Дэн осознал, что девушка замерла в его руках. Причем, не просто остановилась в своих движениях, а застыла каждой мышцей, как будто превратившись в каменную статую.
— Это… что такое? — тихим, каким-то чужим голосом спросила она.
— Где… что? — не поняв ее, но так же настороженно переспросил Дэн.
— ЭТО… — еще тише повторила Селина и поскребла его по шее, там, где начинался вырез шелковой белой рубахи.
— Я не знаю… мне не видно, что там… — ответил ей Дэн, сам при этом, замирая от того, что было в глазах девушки, которые он, в отличие от собственно шеи, видел отлично.
А было в них нечто такое, что в другой ситуации Даниэль определил бы, как… ужас. Такой — всепоглощающий!
А тем временем Селина пыталась разжать его непослушные руки, которыми он обнимал ее и которые до сих пор не хотели выпускать то, что держали.
— Идем к зеркалу… убери руки… пожалуйста… — попросила она, при этом выгнув напряженную спину так, что бы как можно меньше касаться его тела своим.
Дэн, наконец-то, смог совладать со своими конечностями. Причем, решающим фактором была не жалостливая просьба девушки, а все тот же ее взгляд, который, теперь полнился не только страхом, но и тоской, и обреченностью.
Впрочем, к зеркалу Дэн не пошел, а сотворил новое, которое так и зависло перед ним, продолжающим сидеть на кровати Селины. Что он в нем увидел? Да как вам сказать… ничего особенного…
Растрепанные волосы, бледное лицо, да взгляд испуганного человека, ожидающего невесть чего… и ничего настолько страшного, чтобы подобный страх оправдать.