Но я не сплю. И ты тоже не спишь. Мы связаны ритмикой наших шагов, словно рабы - колодками, мы подстраиваемся друг под друга, и даже наша взаимная ненависть дышит в такт с нами.
Потом произошло что-то, чего я так и не понял, но степь исчезла, исчезли драглайны, исчезла ты.
Я сидел в яблоневом саду, была весна и сад был невыразимо белым. Среди всей грязи, которую я видел последние годы, вдруг странно и жутко было смотреть на этот идеально белый цвет.
Я сидел под деревом, и гладил кору, ощущая её шероховатую текстуру. Солнечные лучи наискось прорезали листву, ветер был мягким и тёплым. Время остановилось.
Удары моего сердца стали редкими, а потом и вовсе исчезли.
Я вдруг понял, что стал вровень с верхушками деревьев.
Я сам превратился в дерево.
Сок наполнял меня изнутри, растекался по жилам вплоть до самых тоненьких веточек, свет был моим дыханием и в мириадах завязей начиналась новая жизнь.
Внизу, подо мной, умирал маленький человечек. Тот самый, с пеной ненависти у рта, тот самый, который отравлял мою жизнь. Его крохотное сердце перестало биться, когда он захлебнулся собственной злобой.
Скоро земля поглотит его, и он вскормит жизнь на моих ветвях.
Время остановилось. Я стоял недвижимый и смотрел в небо...
...пока в небе не появилось твоё лицо.
--Вставай,-- сказала ты, поднимая меня с жухлой травы,-- Хватит спать, мы уже пришли.
Я поднялся, живой и посмотрел на тебя. Ты всё так же была красива. А во мне была пустота, но не та, засасывающая всё и причиняющая боль, а другая... Мне было легко, словно из меня изъяли старую проржавленную деталь, которая только мешала.
Мы стояли на краю обрыва, а внизу, за песчаной полоской начиналось море. Тяжёлые металлические шары выкатывались из воды и долго елозили по песку, в поисках пологого подъёма. Потом они катились вверх к солнцу.
--Смотри, тут всё начинается,-- сказала ты, показывая, как трескается очередной такой шар и как он превращается в очередной драглайн,-- Пойдём, спустимся вниз, нам нужен подходящий шарик.
Подходящий шарим мы нашли: он был чуть меньше остальных, но всё равно, выше меня раза в два. Ты сбросила с себя одежду и достала из рюкзака мел и восемь кинжалов. Кинжалы ты воткнула в песок, а мелом принялась рисовать по шару причудливую руническую вязь. Когда осталось место только для одного символа, ты отдала мел мне.
--Давай, если ты знаешь, что здесь должно быть, то всё получится. А если нет - то мы зря проделали весь этот путь.
--Откуда мне знать? Я даже не знаю, что ты хочешь сделать.
Ты пожала плечами.
А я подошёл к шару и нарисовал единственный символ, который мне захотелось нарисовать: дерево, которое есть жизнь питающаяся смертью.
И ничего не произошло.
Ты снова пожала плечами, развернулась и зашагала прочь. В твои следы сочилась вода, пахло йодом и мокрым металлом, кричали, разрезая преступно безмятежное небо, чайки. Из-под воды выкатывались будущие драглайны.
Я пошёл следом. Теперь уже окончательно пустой. Я смотрел на крохотный кусочек огромного мира так, как, может быть, смотрят, зная, что смотрят в последний раз. И бурые осыпавшиеся склоны, и море, всё ещё неспокойное после недавнего шторма, и жёлтая пыльная трава - они были невероятно чёткими и красочными, хотя и не было в них никаких особых цветов.
Мы поднялись наверх и я в последний раз оглянулся.
Внизу, на песке, среди металлических обломков сидела, обнажённая, вся в пене и нефтяных пятнах, Ника.
Максим Кич 30 апреля - 14 мая 2007. Витебск.
Распространяется на основании Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerivs 3.0 Unported License.