За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.
— Пики к бою! — на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. — Шашки во-он, в атаку галопом ма-арш-ш!
Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древка в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее. В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в железном панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив окруживших кучку гренадеров неприятельских всадников, он направил кабардинца туда. Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, длинные штыки стали бесполезными. Уланы с плеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Зрелище походило на расписанные на потолках какого-то французского монастыря сцены из ада, там тоже под ножами отскакивали головы и уши. Дарган направил копье на толпящихся уланов, наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Пользуясь охватившим людей азартом, Дарган дернул пику на себя, вонзил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом — он успел вцепиться в древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.
Увидев казачьи черкески, воспряли духом гренадеры, они повернули штыки против французов, стараясь проткнуть животы всадникам, брюха лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как пускал он пузыри соплей, как успел возненавидеть и саму мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, он играючись отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку. Подсмотренная за мгновения боя сцена передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах, он протиснулся поближе к улану и так-же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана открывалась смертельная. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.
Дарган очнулся тогда, когда вокруг вдруг образовалась пустота, заполненная лишь безлюдными улицами близкого каменного города. Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению. Держа наготове шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина больше не нужна. На обширном пространстве продолжали убивать друг друга кучки пеших со всадниками, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Прискакавшие на подмогу драгуны императорского гвардейского полка довершали начатое казаками дело.