Там же не единичны топонимы, удерживающие древнерусское е, замененное вне ономастики на о: Елень, Езеро.
Прославленное еще былинами женское имя Олисава (каноническое — Елизавета) оставалось на Севере нередким еще и в XVIII в.; перепись 1717 г., содержащая рожденных на исходе XVII в., застала в дер. Дуброва (ныне Вельский район Архангельской обл.) даже четырех носительниц этого имени (одна записана в промежуточной форме Елисава). На Севере были распространены и фамилии Молоснов (из молосной ‛молочный’) и шире — Труфан (от Трифон — по древней колеблющейся передаче греческого ипсилона, как Кипр, но купорос).
Фамилии Евтипов, Евтишев (из канонических имен Евстигней, Евстафий) выдают свое происхождение — результат псковской утраты согласного с из сочетания ст, ср. в Тамбовской обл. — Евстюфейкины (Уметский р‑н), на других территориях и Астаховы, Остаповы, Осташковы, Астаповы, Останкины, Остафьевы, Стахеевы и во множестве прочих метаморфоз. Не только не изучены, но и не собраны превращения Аким — Еким — Яким (из Иоаким).
Фамилии Востров, Вострецов, Востропятов обязаны говорам с протетическим согласным (для датировки можно напомнить помещика Вострая Сабля при Петре I: его потомки стали Востросаблины). Так и Гостроверховы (в с. Решетовка, Тамбовской области). Напротив, Стрекопытовы (от петровского же дворянина Острое копыто) утратили оба первых о — острое превращено в стре. И мелкие фонетические изменения, сплетаясь с переосмыслением, когда основа стала непонятна, превращают фамилию в неузнаваемую: Локтивонов (из Галактион), Ларьков (из Илларион), Политов (из Ипполит) и т. п. В терминах теории информации это помехи в каналах связи. Для изучения диалектов и истории языка это неоценимые свидетели!
Еще дороже помощь собственных имен для самого запущенного раздела истории русского языка и его диалектов — словообразования, самостоятельность которого (наравне с лексикой, грамматикой, фонетикой) признана очень поздно, лишь в конце 50‑х гг. нашего столетия.
Достаточно обратиться к карте: как размещены формы названий населенных пунктов? Преобладающих форм — две: ‑ов (включая ‑ово, ‑ова, с их фонетическими вариантами ‑ев, ‑ево, ‑ева, присоединяемыми к основам на гласный или мягкий согласный), и ‑ка (включая ‑овка, ‑евка) — по данным середины прошлого века, в %:
| Зона | губерния | уезд | ‑ов | ‑ка |
| северней Москвы | Вологодская | Тотемский | 44 | 5 |
| » | Ярославская | Пошехонский | 40 | 10 |
| южней Москвы | Пензенская | Городищенский | 5 | 42 |
| » | Курская | Белгородский | 27 | 37 |
Ясно, что распределение десятков тысяч названий сложилось за несколько столетий. Полученное соотношение их — проекция времени на плоскость карты. Налицо резко выраженный поединок двух имяобразующих форм. Там, где вся масса русских названий возникла до середины XVI в., господствует суф. ‑ов. К этой дате его употребительность упала, а восторжествовал формант ‑ка, который и получил преобладание южней линии приблизительно Брянск—Тула—Арзамас, по которой пролегал рубеж Московского государства середины XVI в. (конечно, границу нельзя представлять в современном смысле слова).
Более широкую перспективу времени отражает «дуэль» ‑ица и ‑ка в русских названиях рек: чем северо-восточней, тем резче преобладает ‑ка. В этом же плане географичны и другие суффиксы топонимов. В ряде моих работ показана историческая суть выразительных ареалов ‑иха. Чрезвычайно частые в бывших Суздальских землях (в треугольнике между Волгой и нижним течением Оки каждый четвертый населенный пункт и сегодня носит название с ‑иха: Блошиха, Затеиха, Хвостиха), оттуда они хлынули за Вятку и Каму, узкой полосой пересекли Урал и широко разлились по Сибири; на юго-восток они продвинулись по Суре и Волге; на запад и юго-запад их разнесли старообрядцы, уходя от религиозных притеснений — на Западную Двину, на Десну, даже в Польшу. Совсем иначе размещены топонимы на ‑ичи. Колоритны «островки» с ‑ята (Дубята, Озерята, Ярята).