В руках у неё была миска с тягучей прозрачной жидкостью.
– Это яичный белок. Давай смажу ожоги. И одежонку я тебе принесла. Это сыновняя. Сын-то у меня в городе живёт.
– У немцев работает – с беспокойством спросил Фроловский.
– У немцев, да не для немцев! – отчеканила Александра Степановна.
Ответ прозвучал убедительно.
В полутьме чердака Фроловский внимательно рассматривал Александру Степановну. Она была высокого роста, с большими, огрубевшими от крестьянской работы руками. Ей, вероятно, было уже под пятьдесят. Глаза, живые и ясные, светились умом. В силе характера и решительности этой женщины нельзя было сомневаться.
Смазывая ожоги, она не охала и не удивлялась, хотя вид их привёл бы в содрогание и опытного врача. Самый страшный ожог был на правой руке: кожа вся сползла, обнажённое, живое мясо было покрыто грязью. Александра Степановна густо положила на рану белок и завязала чистым полотенцем.
– Еды я тебе принесла. Вот картошка, вот хлеб, а в горшке – молоко. Вечером приду ещё. А сейчас мне надо в поле идти.
…Четыре дня Фроловский жил на чердаке. Александра Степановна два раза в день приходила к нему, приносила поесть и смазывала белком ожоги. Лицо заживало, только рука плохо поддавалась лечению. На пятую ночь Фроловский проснулся от грохота и топота лошадиных копыт. В дверь дома застучали громко, по-хозяйски.
– Ну, давай твоего лётчика! – сказал мужской голос.
– Нету у меня никакого лётчика, – ответила Александра Степановна.
– Рассказывай сказки!
Фроловский взял пистолет, но тут же успокоился, услышав весёлый голос Александры Степановны:
– Ишь какие, явились, когда я его вылечила! А где раньше-то были? Входите, да потише вы…
Фроловский спустился вниз по подставленной лесенке. В избе он увидел четырёх человек.
– Здравствуйте!
– Здорово! Митька-партизан, – сказал молодой парень.
– Павел Парамоненко, – сказал, подавая руку, другой.
Это яичный белок. Давай смажу ожоги…
Когда познакомились, тот, кто назвался Митькой, сказал:
– Двоих уже нашли: механика и стрелка. Ты третий. А главный ваш лётчик, наверно, погиб.
– Я и есть командир корабля.
– Вот это здорово! Ребята, поехали!
Фроловский стал прощаться с хозяйкой:
– Спасибо вам, Александра Степановна, большое спасибо! Кончится война – будем живы, встретимся непременно. Как родная вы мне теперь.
– Спасибо и вам за добрые слова, – ответила Александра Степановна.
– Непременно увидимся! – ещё раз сказал Фроловский и вышел.
На тачанке стоял пулемёт, у всех партизан были автоматы. Фроловский сел, и пара лошадей помчалась по деревне, разрезая ночную тишину стуком копыт и грохотом тачанки.
– Какие вы шумные! – заметил Фроловский.
– Ночью мы здесь хозяева. Гитлеровцы и носа не высунут!
Словоохотливый Митька рассказывал:
– Вашего механика партизаны в лесу встретили. Ничего, сразу поверили друг другу. А вот стрелок – тот чудак! Мы вот так же на тачанке ехали, командир отряда послал разыскивать вас. И, понимаешь, в поле, у самой дороги, видим – человек притаился. Стоп, слезаем. «Кто ты есть?» – спрашиваем. «Не ваше дело», – отвечает. Штаны обгорелые, в дырках, форма красноармейская. «Ты лётчик, – говорим. – Садись на тачанку. Мы, мол, партизаны». – «Нет, говорит, вы немцы», – и маузер на нас наставляет. А не бежит, нога у него оказалась сломанная. Ну что с ним делать? «Да нет, говорим, не немцы!» А он своё. Наскочили мы на него, отобрали маузер – и на тачанку. Лежит сейчас у нас в землянке, смеётся сам над собой, как это он нас за фашистов принял. Теперь, значит, ещё двух надо разыскать: радиста и лётчика. Найдём. Народ везде свой.
Когда приехали в партизанский лагерь, Фроловский встретился не только с механиком и стрелком, но и со вторым пилотом Трофимовым, которого в ту же ночь отыскала другая группа партизан. Всех поместили в одну землянку и окружили трогательной заботой. Не было лишь радиста Шарпонского. Его никак не могли найти.
Партизаны по радио сообщили в Москву о потерпевшей аварию команде самолёта.
Дней через пять в партизанском отряде приземлился двухместный одномоторный самолёт. Пилота привезли в землянку, где поместился Фроловский со своим экипажем.
– Мне приказано взять на борт Героя Советского Союза Фроловского.
– Фроловский я, но не Герой Советского Союза. Тут какая-то ошибка.
– Не знаю. Мне так приказано. Собирайтесь быстрей, времени терять нельзя.
– Я не знаю, как вам приказано, но я не полечу, пока не будет вывезен весь экипаж, – заявил Фроловский. – Вот тяжело раненный стрелок Белкин. Его возьмите в первую очередь.
– Не имею права. Приказано взять на борт Героя Советского Союза Фроловского.
Фроловскому стало неловко перед товарищами. Что произошло? Почему его называют Героем?
Все стали убеждать Фроловского, чтобы он улетал. Больше всех горячился бортмеханик:
– Мы с Трофимовым здоровы, а у тебя рука гниёт! Белкин лежит спокойно, нога у него в гипсе, с ним ничего плохого не будет. Собирайся! Всё равно никто из нас не согласится лететь вместо тебя.
Но Фроловский наотрез отказался, и лётчик взял на борт стрелка Белкина. На второй же день за Фроловским снова прислали самолёт.
И только в Москве Фроловский узнал, что ему присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
За время войны Фроловскому не было ни времени, ни возможности повидаться с Александрой Степановной. Много раз он летал в тыл отступающего врага, всё дальше и дальше от Москвы. Не раз пролетал над Брянским районом, но не мог с высоты узнать деревню, в которой жила храбрая женщина, спасшая ему жизнь.
Кончилась война, и в 1946 году Фроловский получил отпуск. Прежде чем ехать в санаторий, он решил сдержать своё слово и отправился в Брянск повидаться с Александрой Степановной.
Памятная деревня была почти вся сожжена, но уже отстраивались новые дома.
Фроловский пришёл в сельсовет, чтобы навести справку.
– Где председатель? – спросил он встретившегося на крыльце колхозника.
– Здесь. Проходите, пожалуйста!
Фроловский открыл дверь и вошёл в избу. За столом, около которого толпились колхозники, сидела Александра Степановна.
Дело было зимой 1942 года. Командир большого транспортного самолёта Игнатьев получил задание: вылететь в тыл врага и выбросить в партизанский отряд группу парашютистов. Игнатьев уточнил маршрут, определил на своей карте местонахождение партизанского отряда, и точно в назначенное время самолёт вылетел. На борту находились парашютисты и сопровождавший их майор.
Полёт в тыл врага, как обычно, происходил ночью. Линию фронта прошли спокойно.
Через полтора часа Игнатьев увидел партизанские костры. Постепенно снижаясь, он сделал круг над кострами и дал команду: «Можно выбрасывать».
Не прошло и пяти минут, как майор доложил, что все парашютисты выбросились. Лётчик облегчённо вздохнул: задание выполнено. Он набрал высоту и взял курс на Москву.
Но странное дело: что-то случилось с рулём поворота – им стало трудно управлять…
Вдруг в пилотскую кабину ворвался взволнованный майор.
– Товарищ командир, беда! – закричал он. – Парашют зацепился за хвост самолёта! Там болтается человек.
– Что вы! Какой парашют?
– Болтается! Посмотрите сами.
Игнатьев передал управление второму пилоту и вошёл в пассажирскую кабину вместе с бортмехаником. Ночь была лунная, и из окна он увидел то, о чём говорил майор: парашют зацепился за стабилизатор. Так вот почему руль поворота стал почти недвижим!
Парашютист мчался вместе с самолётом со скоростью двести пятьдесят километров в час. От силы встречного потока воздуха он находился почти в горизонтальном положении.
– Вот так оказия! – только и мог сказать лётчик.
– Как же это получилось? – спросил растерянный майор.
– Ну, это нетрудно объяснить. Слишком рано раскрылся парашют, – ответил Игнатьев. – Трудно другое: спасти человека. Вы стойте здесь и наблюдайте, – сказал он майору и бортмеханику, – а я попытаюсь его отцепить.
Отцепить, стряхнуть парашют надо было во что бы то ни стало. Сколько времени может выдержать человек страшную болтанку, тридцатиградусный мороз и встречный поток воздуха большой силы?
Но даже если он выдержит, то при посадке всё равно разобьётся. Парашютист раньше коснётся земли, чем колёса самолёта, а посадочная скорость самолёта несравнима со скоростью человеческого бега.