Так я представлял себе все это. Но из карты ничего не вышло. Я никогда не испытывал влечения к разным там эллипсам и параболам. Я не любил математику.
Стало смеркаться, и я снова надел трикотажную рубашку. Причесался на пробор и стал ждать. Какими долгими были эти минуты! Мне они казались часами.
Наконец калитка у бая Димо скрипнула, и сердце у меня дрогнуло от радости. Я бросился к плетню. Но не успел я добежать до него, в душу мне хлынул холод, и я застыл на месте как вкопанный.
За плетнем звенел, разливался голосок Теменужки и гудел водопадом низкий бас Радана. Я сразу узнал его. Мы ведь были одноклассники, сидели на одной парте.
Подходить к плетню уже не было смысла.
Я забрался на чердак и вытянулся там. Попытался вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии. Мне казалось, что это совершенно необходимо — вспомнить созвездия. Но там, во дворе у бая Димо, гремел голос Радана, да и Теменужкин не отставал от него. Я не привык сосредоточенно думать, когда вокруг шумят. Я вообще не могу думать, если рядом кто-нибудь громко разговаривает. Поэтому я так и не сумел вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии.
И, поскольку ничего другого мне не оставалось, я подполз на коленях к чердачному окошку. Отсюда весь двор бая Димо был виден как на ладони. Ничего такого, чего я не замечал раньше на этом дворе, я не увидел: и старое ореховое дерево, и низкий белый домик, и сарайчик за домом, крытый соломой, — все было на месте, все было знакомо до мелочей.
И все-таки я, наверное, ждал, что увижу что-нибудь новое, иначе зачем бы я стал так всматриваться в этот двор, да еще стоя на коленях?
Перед домом, под навесом, бай Димо сколотил широкую скамейку. Летом в хорошую погоду он спал на этой скамейке, подстелив домотканый коврик. Не знаю почему, но мне казалось, что я увижу на скамейке что-нибудь интересное, например Радана и Теменужку. Сидят они рядышком, Радан рассказывает ей веселые истории, а она смеется. Если бы во дворе бая Димо сидел я, я именно так бы и поступил — занимал бы ее рассказами о звездах, о вселенной, об устройстве всяких галактик. Должен вам сказать, что я никогда не испытывал влечения к пустым веселым историйкам. Я бы увлек Теменужку проблемами мирового пространства. Я бы сказал ей что-нибудь даже об эллипсах и параболах, хотя в школе я смертельно их ненавидел, потому что мне никак не удавалось выучить их теоремы. Вы их знаете? Это не теоремы, а непроходимые джунгли, переплетенные квадратными и всякими другими корнями. К извлечению корней меня никогда не тянуло. Во всяком случае, я занимал бы Теменужку разговорами интересными и умными.
На скамейке я никого не увидел, и в первый момент это меня обрадовало. Скамейка, на которой никто не сидит, — и это иногда может обрадовать, уверяю вас!
А Радан делал все, чтобы блеснуть в глазах Теменужки, как герой какого-нибудь романа. Она налила два ведра воды и подняла их, но он подбежал, взял их у нее из рук и сам внес в дом. В этом жесте не было ничего особенного: он был сильный парень, и ему не стоило ни малейшего труда перенести две такие посудинки. Потом он наколол дров и отнес их на кухню, но я и в этом не увидел ничего особенного.
Потом Теменужка села на низенькую скамеечку и стала доить коз.