Ему снова захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, что-нибудь очень красивое и теплое, но хорошие слова никак, ну никак не приходили ему в голову. Он вообще не был красноречив, не умел говорить гладко, и у него в запасе не было красивых слов. Но в этот вечер и то, что он запомнил из книг, куда-то испарилось и решительно не хотело возвращаться.
— Человек всегда учится, — сказал он. И, сообразив, что это плохая и шаблонная фраза, вздохнул и снова поднял руку, чтобы открыть пошире ворот рубашки.
— Тебе пора спать, — улыбнулась ему девушка и подала руку.
А он крепко сжал ее, и Елена едва не вскрикнула от боли.
— Знаешь, — сказала она, — наш картограф разлегся на моем месте. — И, украдкой взглянув на него, добавила: — А мне очень не хочется его будить!
— И не надо, — быстро согласился Андрей. — Пусть спит. Ты устроишься у меня. Иди!
Он занял свое место в углу, у окошка, а она села рядом, расправила юбку и закрыла глаза.
VНа станции Н. бригада сошла с поезда. Светало; прохладный ночной ветерок, дувший с моря, утих; небо на востоке стало бледно-розовым.
Слева от железнодорожной линии расстилалась равнина. Кукуруза, подсолнечник, вспаханное жнивье, редкие рощицы — все как будто еще спало, прикрытое кое-где легким прозрачным утренним туманом.
На юге, по ту сторону линии, горизонт закрывали лесистые холмы, и на верхушках самых высоких из них уже дрожал чистый серебряный свет летнего дня.
Вылю Власев подошел к багажу, вытащил записную книжку и проверил один за другим все ящики с инструментами, палатками и резервными материалами. Убедившись, что все в полном порядке, он привычно сдвинул на затылок шляпу, потер руки и взглянул вслед ушедшему уже поезду. Потом перевел взгляд на дежурного стрелочника — невысокого коренастого дядю, который неподвижно стоял у станционного фонаря и, вытянув шею, рассматривал их группу. Он поманил его пальцем и ободряюще улыбнулся. Когда стрелочник нерешительно подошел поближе, Вылю Власев внезапно вытащил из глубокого кармана своей кожаной тужурки круглую металлическую коробочку с нарисованным на крышке зайцем на задних лапках.
Стрелочник остановился на почтительном расстоянии и принялся внимательно разглядывать круглую коробочку. Скуластая небритая физиономия его застыла в напряженном ожидании, как будто в руках у Вылю Власева была не коробочка с конфетами, а хитрая машинка, которая могла вот-вот подпрыгнуть или вдруг как-нибудь стрельнуть.
— Возьми, гражданин, конфетку «Вальда», — любезно предложил ему руководитель бригады, протягивая открытую коробочку.
Стрелочник окинул взглядом зеленые шарики, помолчал, потом отрицательно цокнул языком. И, так ничего и не сказав, лениво вытащил пачку «Арды» и закурил.
— Как ты думаешь, — спросил его Вылю Власев, — какая сегодня будет погода? Дождь будет?
— Зачем дождь?.. — пожал плечами стрелочник. И, взглянув на небо, добавил: — А может, и пойдет.
— Лучше бы не было, — сказал Вылю Власев. — Нам целый день ехать.
— Ну, тогда не будет! — кивнул ему стрелочник и сплюнул себе под ноги.
Пока шел этот оживленный разговор, на шоссе, выбегавшем из-за холмов, показались два грузовика. За ними тянулся длинный хвост серой пыли.
— Это за нами машины, — обрадовался Вылю Власев. — Ну что ж, вовремя!
— А чего ж им не прийти вовремя! — сказал стрелочник.
— Бывало, мы и по часу и по два ждали, — улыбнулся геолог.
— Так это и поезд опаздывает! — стрелочник глубоко затянулся папиросой. — Когда на минуту, когда на час, всяко бывает.
— Это нехорошо! — нахмурился Вылю Власев. — Точность — важнейший принцип работы современного транспорта.
— Вот и я говорю, что нехорошо, — согласился стрелочник.
Когда в кузов большого грузовика стали укладывать багаж, из-за ровной линии горизонта выглянул красный диск солнца. Туман, застилавший дали, стал розовым, прозрачным и вдруг на глазах начал таять и исчезать, как дым отшумевшего поезда.
Грузовик с багажом тронулся первым.
Вылю Власев собрал людей — как руководитель бригады, он все-таки должен был им сказать несколько напутственных слов. Этого требовал порядок, и ему хотелось дать людям почувствовать, что отныне он будет требовать строжайшего соблюдения дисциплины и никому не простит какого бы то ни было отклонения от графика. Он прокашлялся, чтобы голос у него звучал чище и тверже подумал, не вытащить ли ему свою записную книжку, но, сообразив, что это может смутить некоторых, просто сунул руки в карманы потертой кожаной тужурки и открыл рот.