Комментарий к Глава 4.
* (иврит) - Лале, свет как произношение
** (тур.) - К твоим светлым волосам привязал я
Свое сумасшедшее сердце и не могу отвязать, Михрибан, Михрибан
Не думай, что смерть хуже разлуки
Когда ты не видишь, ты не можешь понять, Михрибан
Не думай, что смерть хуже разлуки
Когда ты не видишь, ты не можешь понять, Михрибан
(слова из турецкой песни “Михрибан”)
*** - турецкая водка
========== Глава 5. ==========
Дворец Топкапы. Османская империя.
Скулы Мехмеда задвигались, послышался скрежет зубов, а пальцы плотно обхватили край спинки стула, с которого он только что вскочил, как будто его ударили плетью. В глазах цвета турецкой ночи полыхал праведный гнев и стыд. Раненый янычар вытянулся перед ним по струнке.
— Как вы позволили себе так глупо и запросто перебить вас, как мух, вас, натренированных и закалённых в боях воинов?! — сквозь зубы процедил султан, из последних сил сдерживая ярость, так и рвущуюся из него, медленно подняв глаза на мужчину, с садистским удовольствием наблюдая, как тот трепещет.
Ответа не было, для султана не было, они и вправду расслабились в тот вечер, наслаждаясь вином и обществом распутных девок.
— Убили моих командиров! — вскричал он, наклоняя голову. — А они являли собой образец безупречной преданности своему повелителю, несмотря на их происхождение…
— Мы бы не смогли им помочь, воины Басараба напали вероломно… — тот осёкся, заметив мрачно-тёмный взор повелителя, и понял, что от гибели его отделяет тонкая грань терпения султана, готового вот-вот лопнуть.
Мехмед взглянул на воина так, словно бы уже пронзил того острым смертоносным краем ятагана. Властный мужчина молча прошёл к побледневшему воину. С каждым шагом господина тот ощущал приближение смерти, её обжигающе холодное дыхание. Короткий выдох, сомкнутые веки, острая секундная боль, и тело осело возле ног правителя мира. Ни один мускул не дрогнул на безупречном, порочно-красивом лице Мехмеда. В покои пришёл слуга, бесстрастно воззрился на мертвеца и склонился, ожидая указа хозяина.
Тот кивнул и, отвернувшись, ушёл на балкон. Небо нахмурилось, окрасившись в тяжёлый свинцовый цвет, играя разрядами молний, поблёскивавших на горизонте то тут, то там. Оно словно бы соответствовало настроению властелина, его непомерной злобе. Он лелеял в своей душе чувство мести, которое росло с каждым годом и становилось тяжелее, не давая нормально жить, и требовало сиюминутного выхода. Но враг слишком далеко: тот, кто когда-то забрал его любимую игрушку — Лале — и того, по которому он скучал так сильно, что не находилось слов, чтобы описать его печаль. И она была взаимной. Голубиная почта приносила редкие вести от Раду, полные нежности и еле сдерживаемой страсти.
Мехмед тяжело вздохнул и прошёл к столу, вынув из ящиков в нём тонкий узкий пергамент. Он бы не смог вместить всё то, что мужчина хотел сказать любовнику при встрече, оставляя лишь небольшие строки, скупо рассказывающие об их любви, не передающие и тени её, но между слов сквозила тоска и одиночество.
— Столько лет… — горько прошептал он и потянулся к перу.
Строки сами ложились на хрупкую бумагу, сводя с ума невыплаканными чувствами:
«Мой любимый мальчик,
Больше всего в жизни я хочу, чтобы ты всегда был со мной… Мы вынуждены молчать и скрываться только из-за того, что окружающие никогда не поймут. Весь остальной мир понятия не имеет о том, что такое настоящая любовь: они не тосковали в разлуке, они не понимали, что, возможно, у любви нет будущего. Мне всегда повторяли, что любовь не может продолжаться всю жизнь. Но это не так, ты же видишь, что с годами наша стала лишь сильнее. Когда все препятствия между нами исчезнут, мы будем вместе, нас никто не посмеет осудить, я не позволю, буду оберегать тебя.
Твой».
Мехмед ещё раз окинул взглядом, похожим на преддождевое небо, письмо и увидел, как его пальцы задрожали, посыпая песок на чернила, чуть подождав, встряхнул и вновь вышел на балкон. Повелитель Османской империи, ухватившись за перила, вгляделся вдаль. Он словно бы хотел преодолеть расстояние одним движением мысли, увидеть, притронуться, сжать. Султан уже знал, что через несколько дней на диване будет принято решение объявить войну Владу Басарабу и пойти армией в его земли. Мехмед жаждал лицезреть его склонённую голову перед собой, а потом окровавленную, выставленную на всеобщее поругание.
— Готов ли ты, Влад, к тому, что твою жену будет иметь любой янычар, что пожелает, а дети забудут родину, забудут тебя, а, вырастив их, я, убивший их отца, получу от них сыновью благодарность? — Мехмед ядовито ощерился, гнев не находил выхода.
Он глубоко вздохнул, на несколько секунд прикрыв глаза. Затем залихватски свистнул, подозвав к себе почтового голубя, видя, как он спустился и готов к отправке. Несколько ловких манипуляций, и птица взмыла в небо, унося с собой частичку души самого могущественного человека в мире.
Дорога близ замка в Валахии.
Колкий, пронизывающий осенний ветер словно бы поставил перед собой задачу выдуть тепло из меховых накидок пары, не спеша передвигающейся на скакунах. Влад повернулся к Лале и заботливо оглядел её фигурку, бледное лицо, обрамлённое крупными кудрями, бескровные, почти синие губы. Позади на почтительном расстоянии их сопровождали воины, готовые в любой момент отразить атаку.
— Замёрзла? — спросил он, и глаза самого глубокого зимнего цвета неба задрожали.
— Что сейчас будет? — прошептала она, ловя его взгляд.
Влад нервно покусал губы и вновь посмотрел прямо перед собой. Напряжение между двумя любящими витало в воздухе и не развеивалось, несмотря на сильные порывы ветра, таящего в себе запах сырой земли и тот неуловимый аромат осени, предвестницы зимы, несущей на полах своего плаща снегопады и стужу.
— Ты тоже считаешь, как все эти трусы бояре, что я поступил опрометчиво? — презрительно выплёвывая слова, проговорил он, ему хотелось пришпорить коня, но он сдержался, кожей чувствуя боль жены.
Лале, глубоко вздохнув, посмотрела на спину мужа и решила поравняться с ним. Влад повернул к ней голову, её лицо было сосредоточенным, а в глазах ни капли осуждения, порицания — всего того, что он боялся увидеть. Его губы наметили улыбку. Лале скользнула глазами по его верхней, видя, как чуть растянулся шрам над ней, и её брови чуть сдвинулись. Мужчина облегчённо вздохнул. Ему и не требовался её ответ на его вопрос.
— Мехмед пока не знает, а если и знает, то ему нужно время, чтобы принять решение… — начал он и сжал поводья.
— Мехмед объявит войну, Влад, и не оставит камня на камне, — сказала за него Лале.
Он посмотрел на неё мрачно, исподлобья: