Разумеется, никто не возражал.
Компания, спотыкаясь о кочки и угождая в ямки, неспешно зашагала к дому бабки Лукерьи.
Алексей решил безотлагательно уточнить неясные для себя моменты, дабы не попасть впросак по незнанию.
— Извините, Илья Петрович, а разве в полку не пьют? — спросил он, запнувшись о бугор.
— Пьют, конечно.
— А почему же тогда вы…
— Взорвался?
— Именно.
— Дисциплина, друг мой, дисциплина.
— А я слышал, на Кавказе солдат волен, не задерган.
— Так и есть, потому и взорвался. Им здесь дозволено более, чем всем другим. Но с одним условием — командир знает все. Собрался выпить — доложи. Я имею в виду, что у меня есть пьяный, к бою непригодный. Захотел с девицей погулять — поставь в известность. Я знаю, где тебя искать, коли что. В противном случае, нападут татары, а воевать некому — всяк себе забаву нашел. Так-то.
Заслушавшись, Алексей наступил в ямку. Судя по хлюпанью, в ней была вода. Откуда? Дожди в последнее время, вроде бы, не шли.
— Но это ж раненые, — возразил он, отряхивая ботинок.
— Верно, — согласился Илья Петрович, — но на них смотрят и здравые. Эти по одной причине решили отойти от правил, другие — по иной, и потянулось колечко за колечком. А в итоге — дырявая кольчуга. Да и той не будет — вся расползется. Не единожды проверено.
— Но саблей-то по столу — это уж, право, лишнее.
Туманов, сведя брови, улыбнулся.
— Не саблей, а палашом. Да и не палаш это вовсе, а самый что ни на есть боевой дух. Вот здесь он живет, в этом самом клинке, — он положил руку на эфес оружия. — Это не я взорвался, это он, боевой дух, недовольство выказал. Почувствовал для себя угрозу и полыхнул. Дуракам — урок, умным — наука. Мы вот сейчас идем с вами по улице, а солдатская молва уж перегнала нас, до последних хат докатилась. Взбеленился, мол, дух, в щепки стол разметал, прогневался. Трое, пятеро и забудут, как дисциплину нарушать — мало ли? Ты думаешь, почему татары в лесу замешкали, почему на бой не вышли? Меня испугались? Э, нет, брат, они людей не боятся. Дух заставил их сидеть с открытыми ртами. Он вселил в них оторопь.
Яков Степаныч заинтересовался услышанным.
— А что там, в лесу, приключилось?
Алексей с удовольствием пояснил.
— Илья Петрович один против татар выскочил, пока драгуны с флангов подбирались. Саблями крутил, время для маневра оттягивал.
— Так ты двурукий, Илья Петрович? — удивился атаман.
— Да нет, — отмахнулся Туманов. — В двуруком бою конем ногами надо править, а я этого не умею. Поэтому, так, для отвлекающего маневра, балуюсь.
— Э-э, — погрозил пальцем казак. — Так ты их хитростью взял — на двурукого бойца не всякий татарин выйдет.
Илья Петрович нервно дернул плечом.
— Говорю же, не во мне дело — в палаше. Он со времен Алексей Петровича по наследству передается. Мне от прежнего командира достался: и в бой ведет, и в бою хранит.
— Вон оно чего, — протянул атаман. — А я все думаю, почему ты с палашом ходишь, вроде б, с шашкой-то полегче. Он ведь длинный, тяжелый.
— Длинный, как меч, крепкий, как топор — Туманов побряцал ножнами.
— И все равно, удивительно, — с недоверием произнес Алексей, — как вы им стол смогли разбить.
— Я в одном бою вместе с татарской головой шашку пополам срезал.
— Шашку?
Илья Петрович утвердительно кивнул.
— Именно, что шашку. А тут какой-то деревянный стол — тьфу, и готово. Дуб может срубить, если ладно замахнуться.
— Дуб? — изумился Алексей.
— Молоденький, — уточнил Туманов.
Ночь густела. От реки тянуло свежестью, слышался тихий шум воды. Словно бы гигантская змея, ползшая где-то за крайними хатами, шипела, строго упреждая: «не заходите на мои земли — без голов останетесь».
Глава 4
Штаб объединенной группировки располагался в трехэтажном здании, на окраине Моздока. Люди, ютившиеся здесь в маленьких прокуренных кабинетах, были, без преувеличения, героями, если сравнивать их с паркетными шаркунами где-нибудь в Московском управлении. На фоне же чумазых бойцов, месивших в эти минуты грязь в предместьях Грозного, штабисты выглядели сытыми домашними хомячками. Одни это понимали, другие — нет.
— Слушайте, кто опять взял мою линейку!? — недовольно вскрикнул розовощекий лейтенант, обводя взглядом тесный кабинет, потолок и стены которого напоминали скорлупу раздавленного яйца.
За первым столом сидел горбоносый старлей, что-то чиркающий в засаленном блокноте. За вторым — аккуратный прапорщик с мутными глазами и папироской во рту, которая ничуть не скрывала запаха разившего от него перегара. И за третьим — рыжеволосый капитан.