Но сначала надо было выяснить — откуда дровишки? Конкретно.
Западники обратились к русским — мол, ребята, у вас там с плутонием как? Ничего не пропадало? Разных мелких и крупных объектов у вас много, неучтенка всякая может случиться, перестройка, опять же — конверсия…
Относительно этого наши эфэсбэшники — бывшие кагэбэшники — по причине всеобщего перестроечного бардака никаких указаний сверху не получили, поэтому многозначительно пожали плечами, мол, совершенно секретные сведения — без комментариев. Грушники — Второе Главное управление Генерального Штаба Российской армии — и вообще сделали вид по типу «Моя твоя не понимайт», а наши яйцеголовые физики и ребята из Комитета по ядерной энергии — те, конечно, сразу — в отказ, в амбицию. Сразу манишки на себе рвать, зубами скрипеть: «Да за кого вы нас, блин, держите? Мы за свои слова — падлы будем — отвечаем…».
Нет, они, конечно, не совсем в таких выражениях изъяснялись — люди поголовно образованные и в большинстве своем даже «остепененные», но смысл такой.
Удивительно, но они, наши спецы, интеллигенты наши, почему-то всегда упираются до конца. Ну вот прямо за руку их хватают, и улики все налицо, и вещдоки полностью собраны, и отпечатки пальцев… Все равно не идут в сознанку! И в восемьдесят шестом — с момента взрыва в апреле до первомайской демонстрации — неделю темнили, пока финны и шведы тактично им не намекнули: мол, хватит уже, завязывайте, а то у наших коров молоко светится. И в пятьдесят шестом, когда под Челябой резко факнуло — ни гу-гу… И вообще — всегда. Ну такие они, специалисты наши. Даже и непонятно — отчего они такие?
Впрочем, есть одна гипотеза: если Господь Бог — которого, как известно, нет — распределял совесть по профессиональному принципу более-менее пропорционально, то внутри, так сказать, наук, Ему заниматься распределением уже как бы и не по чину было. Мол, вот вам тонна совести на всех и делите, как хотите. Понятно — совесть не колбаса и не бесплатные путевки в санаторий, очередей километровых за ней не было, наоборот даже. И чем человек порядочней, тем больше он ее себе старается взять. Вот поэтому у физиков там всяких, математиков почти вся она Андрею Дмитриевичу досталась. Ковалеву — не тому, который в бане с телками засветился, а который Сергей Адамович — тоже большой кусок взять пришлось, а остальные… Остальным почти никому и не хватило. Пролетели, как фанера над Парижем. Остались без совести.
Ну, не повезло…
Да и не только наши физики-математики мимо совести «пролетели». Без нее остались и химики, и биологи — те, что в Свердловске несколько сотен человек таинственными боевыми вирусами на тот свет спровадили. И «айболиты» наши тоже те еще душелюбы — от холеры с кровавым поносом дохнуть будем или от сибирской язвы, а они все равно ОРЗ в заключении напишут. А уж больничный от них получить — не больше чем на три дня. План у них. Честное слово. Сам попал один раз — нога в гипсе от большого пальца до задницы, а они мне через два дня на третий явку назначают. За двенадцать дней на костылях в троллейбусе пять раз туда и обратно до «травмы» проехал. А не приедешь — больничный не продлят. Достали они меня тогда капитально.
В общем, все — темнилы гнутые, элита наша интеллектуальная. Ну, почти все… Но всегда натурально так обижаются, с понтом, когда им не верят.
У западных магатэшников желание верить российским коллегам, конечно, было, но… Ядреные материалы — дело пакостное. Тут на «веришь — не веришь» нельзя. Тут хоть пяткой себя в грудь бей — бесполезняк. Все строго должно быть. По понятиям. Все проверять надо, особенно — с нашими, которые в школе коммунизма долго учились. Но по возможности — тихо. Без шума и пыли проверять, чтобы никого лишнего не всколыхнуть, волну не поднять. Их спецслужбам лишний хипеш — тоже ни к чему.
Короче, забили их компетентные «стрелку», собрались тихо-мирно с нашими компетентными, реально побазарили, перетерлись и начали проверять, разбираться помаленьку.
Глава восьмая
Как нередко бывает в семьях военных, геологов и прочего разъездного люда, родственники Геннадия Алексеевича Логинова привыкли к его внезапным отъездам и неожиданным возвращениям. Его семья уже четыре года постоянно проживала в Петербурге — жена преподавала в школе английский, оба сына — студенты, — и довольно спокойно относилась к внезапным, порой длительным отлучкам главы семейства. Иногда он не появлялся дома по несколько недель, иногда месяцев, а еще раньше бывало и по году близкие его не видели — служба у полковника была достаточно хлопотная.