Элен Драйзер сказал, что он «устал от сложностей нью-йоркской жизни», и предложил ей обосноваться в Калифорнии. Элен «согласилась, и 3 декабря 1938 года, когда жара в Калифорнии достигала девяноста трех градусов по Фаренгейту, мы вернулись в Лос-Анджелес». Вскоре они поселились в небольшой квартире, неподалеку от того домика, в котором восемнадцать лет назад началась их совместная жизнь. Драйзер хранил в тайне свое местопребывание от издателей, которые должны были связываться с ним через Ленджела.
Он по-прежнему работал над книгой «Формулы, которые называются жизнью». Но занятие философией не могло его полностью отвлечь от реальной действительности, он, как свидетельствует Элен, «не мог оставаться равнодушным к тому, что происходит в мире, — к неустойчивому экономическому положению в Европе, угрозам диктаторов, к плачевному положению голодающего населения Испании, роли, которую играла Британская империя в международных делах…».
В феврале Драйзер совершает лекционное турне по тихоокеанскому побережью США, он читает лекции в Окленде, Сан-Франциско, Портленде, Солт-Лейк, Логане, Огдене, Прово. Тема большинства его лекций определялась одним словом — «Жизнь». Газета «Сан-Франциско кроникл» 10 февраля 1939 года опубликовала отрывки из его лекции в Окленде.
«Прежде я считал, — говорил Драйзер, — что жизнь жестока, несправедлива, опустошительна, а счастье — только иллюзия. Быть может, таким представлением я был обязан окружавшей меня с юности обстановке. Я считал несправедливым, что мои родители должны были уплачивать церковную десятину, в то время как у нас в доме не было даже картофеля. Когда я был в Нью-Йорке репортером, меня возмущало то, что считалось самым важным в газетной работе: жадный интерес ко всему нездоровому и сенсационному в жизни богатых людей. Когда я пробовал писать о страданиях угнетенной бедноты, меня поднимали на смех. Я бросил газетную работу и стал писать о социальной несправедливости. Я выдержал упорную борьбу. Из нее я вышел не озлобленным, но морально подавленным».
В этих словах — прямой ответ на вопрос, откуда проистекала моральная подавленность этого большого художника, глубокого знатока жизни, чуткого к малейшим проявлениям социальной несправедливости и жестокости. Драйзер всю свою жизнь мечтал о справедливом социальном устройстве для всех людей, о подлинном равноправии. И в своих лекциях о жизни, о ее смысле и значении он не вдавался в бесплодное теоретизирование, а говорил о простых, понятных любому слушателю вещах — о хлебе насущном, о тех «горестях и царапинах», свою долю которых получает каждый человек; о засилье церковников; об экономической депрессии; о необходимости положить конец такому положению, «при котором аристократы ставят себя выше всех и смотрят на всех остальных как на муравьев, слуг и рабов».
Он обращал внимание своих слушателей и на те грозовые тучи, которые нависли над международным горизонтом. «Международная обстановка в настоящее время сложилась так, что я не помню, чтобы мне приходилось слышать или читать о более угрожающем положении, — предупреждал он, выступая в городе Ута. — Не может быть сомнений в том, что надвигается война. И самое печальное — это то, что Соединенные Штаты к войне не готовы. Наш народ ходит в кино, танцует фокстрот и читает юмористические журналы, вместо того чтобы готовиться к обороне в случае международного конфликта… Пробудитесь же, будьте готовы к войне! Пора покончить с благодушием!»
Во время пребывания в Сан-Франциско он осматривал город вместе с Рут Эпперсон Кеннел, приехавшей специально для встречи с Драйзером. Лестница на одной из улиц напомнила Драйзеру об их совместных прогулках по Одессе, о том, как он несколько раз подымался по знаменитой одесской лестнице. Его лекция в зале сан-францисской мэрии привлекла большое количество слушателей, городские газеты посвятили Драйзеру и его лекции огромные статьи, в которых подчеркивали его оптимизм и веру в лучшее будущее для всего человечества.
Иногда же писателя охватывала меланхолия, и он почти в отчаянии писал своим друзьям: «Мир буквально сошел с ума, и я думаю, что лучше всего забыть обо всем, устроиться в небольшом селении и уйти от всех этих пируэтов, шума и напыщенности международного и национального спектакля марионеток… Но вот я вам пишу, а в гараже стоит машина, на столе лежит утренняя газета, работает автоматическое отопление, горит электричество. И за всем этим наблюдает преисполненный иронии маг-волшебник, чьи своенравные полусумасшедшие глаза тускло поблескивают из-за машин, стен и небоскребов. Вспышка света из его глаз, хлопок рук, и все это исчезнет — все».