Наконец это могучее поношение образа космодесантника обмякло, пустило слюну и рухнуло, едва не раздавив навигатора.
Жак сорвал с креплений рифлёно-ребристую, украшенную экзорцизмами псипушку и осыпал очередью наступающих паучин. Этих созданий вызвало к жизни колдовство. В нормальной вселенной за пределами Глаза колдовские твари были нестабильны и уязвимы для лучей псипушки. Но здесь, внутри Глаза?
Прокатилась цепочка разрывов.
Гугол извиваясь выбрался на свободу и предупредил: «Не смотрите мне в глаз!» Первым делом, отыскав свою повязку, он замотал лоб под шлемом. К тому времени Гримм уже был на ногах, поливая лазером паучин, отсекая ноги, хотя их было слишком много, чтобы пытаться срезать все. Когда атака докатилась до отряда, Ме’Линди подскочила вверх и обрушилась на отродье Хаоса своими генокрадьими ногами. Она рубила падающие тела когтями. Паучины голосили. Их прядильные органы плевались белёсыми липкими прядями, но она успевала увернуться. Жак переключился обратно на лазер. К ним присоединился Гугол.
Скоро, рассеянные и лишённые руководства, уцелевшие паучины бросились бежать, взбираясь по шпилям.
— Мы победили! — объявил Гугол.
— Мы проиграли, — поправил Жак. — Мы не узнали ничего.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Светящееся варево ночного неба истекало блестящими завесами. Здания города впереди торчали отвратительными идолами извращённых наслаждений.
Часть строений была возведена по образу распутных божеств: многогрудых, многочленных аватаров извращённой похоти. В бредовом свете облачного покрова горбатые тени тёмных богов, казалось, нависали повсюду. Вздымались столбы горящего газа, добавляя судорожности освещению.
Другие огромные строения были гигансткими мутировавшими гениталиями. Рогатые фаллические башни вздымались, морщинистые, в складках, блестя окнами-водырями. Раковые груди-купола набухали под лаской чешуйчатых пальцев-контрфорсов. Языки-мосты соединяли строения, то высовываясь, то прячась обратно. Раскачивались мошонки-гондолы. Входы-диафрагмы пульсировали, открываясь и закрываясь, блестя смазкой. Некоторые здания соединялись друг с другом: безголовые, безрукие торсы, лежа бок о бок в омерзительном совокуплении.
Жак в магнископ разглядел соски — обтекатели сверхмощных лазеров и стволы лингамов — пусковые установки.
Обитатели казались просто муравьями по сравнению с этой зодческой оргией. Усердными и торопливыми муравьями. Наушник Жака доносил визгливую музыку, ударные ритмы, вопли, пение и стук машин. Город упруго пульсировал и трепетал. Пласталь и имматериум были здесь каким-то образом сплавлены воедино. И потому строения двигались, толкали друг друга, проникали одно в другое, наползали друг на друга. Башни вяли и напрягались. А похожие на муравьёв обитатели кишели внутри, и вокруг, и поверх, иногда их давило, иногда засасывало в вентиляцию или выплёвывало обратно.
Жака затошнило, он отвернулся и забормотал экзорцизмы. Ме’Линди сомкнула когти на его краге и пару раз утешающе сжала.
— Нам обязательно входить в тело этого города? — шепнул Гугол. — В тело, о да, в тело!
— Ха, живя в этой толчее, поневоле потянет отдохнуть в пустыню! — заявил Гримм. — Думаешь, гидру сделали здесь, босс?
— Может быть… Они и вправду, похоже, владеют технологией имматериума на службе безумия. А, по-моему, в нашу сторону направляется отряд.
— Ищут своих пропавших любовников?
Отряд самого Жака лежал на выступе скалы над дорогой, которая вела, извиваясь, от распутного, живого и жестокого города. Антигравитационный паланкин — платформа с подушками, прикрытая навесом, — нёс на себе настоящего гаргантюа. Четвёрка ненормально длиннорылых четвероногих, раскрашенных синими и красными полосами, точно одетых в ливреи, тянула паланкин, плывущий в метре над дорогой.
Вполне возможно, способный держаться в воздухе сухопутный плот мог бы передвигаться сам, разве что чудовищная пассажирка предпочитала этот церемониальный спектакль. Или, возможно, у пассажирки были слишком толстые пальцы, чтобы справляться с ручками управления, — если бы она ещё сумела до них дотянуться.
Ряды татуированных грудей опоясывали её громадный торс и живот; сквозь каждый сосок было пропущено бронзовое кольцо. Сворачиваясь и разворачиваясь среди этих блестящих от жира грудей, протискиваясь меж ними, скользила длинная и тонкая пурпурная змея, чьим началом, похоже, служил пупок женщины. Пуповина выросла до размеров шланга и обвивала женщину на манер верёвки, сжимая так, что складки плоти выпирали наружу. Плоская ядовитая голова змеи покачивалась гипнотически у щеки, время от времени расково касаясь её.
Лицом толстуха походила на корову: большие влажные ноздри, крупные глаза с поволокой, вислые губы и рот, который, казалось, безмятежно пережёвывает жвачку. Змея — её второе «я» — не выглядела столь безмятежно.
Дюжина десантников-предателей с обнажёнными головами, закованных в броню, имитирующую кости, сопровождала её, вооружённая плазменным и стрелковым оружием.
В авангарде пританцовывала дюжина сестёр Слиши, стегая хвостами и вращая клешнями.
Процессия дошла почти до того места, где прятался отряд Жака, и остановилась. Двойники Слиши, выделывая пируэты, переместились назад, к легионерам. Твари, тянувшие паланкин, присели на корточки и вонзили рыла в землю, пробив дорожное покрытие. Чудовищная мутировавшая женщина обратила лицо к пустыне шпилей, змея покачивалась рядом.
— Бу-у-уль! — могуче промычала женщина в освещённую завесами ночь.
— Ме’Линди, заткни уши! — приказал Жак. — Забрала вниз. Отключить звук. Она будет оглушительна.
— БУ-У-УЛЬ! БУ-У-У-У-УЛЬ!
Даже через отключённые микрофоны великий гам походил на звук взлетающего звездолёта. От этого голоса вибрировали и трещали кости внутри доспехов. Каменный шпиль вздрогнул и рухнул. Ме’Линди корчилась, сжимая назащищённую голову. Этот голос имел направление, точно луч прожектора. Легионеров и сестёр Слиши за кормой паланкина лишь покачивало отзвуками эха.
— ГДЕ ТЫ, БУЛЬ? Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПОДВЕСИЛ МЕНЯ ЗА СОТНЮ КОЛЕЦ! ПОТОМ НА ПОЛСОТНИ МЕНЬШЕ! ПОТОМ НА ДВАДЦАТЬ МЕНЬШЕ!
Жак дал волю своим психическим органам чувств — и в него хлынуло видение массивной, многогрудой деформированной женщины, подвешенной на множестве крепких тонких цепей, пристёгнутых к многочисленным кольцам в сосках. Видение того, как она раскачивается вверх и вниз на разных числах колец, издавая стоны извращённого наслаждения, пока человек-бык служит ей, или хлещет, или мнёт, или колет рогами.
В такие моменты, как заметил Жак, змея тоже принимала участие, входя в женщину то через одно отверстие, то через другое, замыкая таким образом кольцо.
Великанша снова собралась с духом, её голова повернулась в другом направлении.
— БУ-У-У-У-У-УЛЬ! БУ-У-У-У-У-УЛЬ!
Земля дрогнула: ещё одна остроконечная скала распалась на части. Жак лежал оглушённый.
На призыв ответил глухой рёв боли из лучезарной, переливающейся всеми цветами радуги ночи.
Показался, тяжело ступая, человек-бык. Без глаз, без лица, обожённый до костей. Мясо на руках и груди обгорело до корки и потрескалось. Даже рога почернели и перекосились.
Голос призвал его обратно. Неужели женщина могла своим криком поднять даже мертвеца? Или же он бродил, спотыкаясь, по пустыне, ослепший, наполовину жаренный, но живой благодаря демонической защите? Её защите — если женщина одержима Слаанешем.
Жак решил, что наверняка она — хозяйка того злобного живого города. Если кто-то и знает правду о гидре, то только она.
Буль — человек-бык — добрался до паланкина, рухнул и остался лежать без движения. Змея женщины рванулась, словно кнут, промеж её грудей. Высвободившись с такой поспешностью, что трением наверняка ожгло, а то и рассекло жирную кожу, змея дугой метнулась к павшему телу, пробуя его раздвоенным языком.