В несвойственном для него покое-оцепенении Йеруш пробыл до предрассветья. То придрёмывал сидя и слушал во сне давно забытые голоса, сказанные и несказанные слова, обрывки мелодий и песен, которые никогда не трогали его сердце, потому как Йеруш Найло не чувствовал ритм. Если он не дремал, то сидел и смотрел, как клубится туман, и не пытался ничего осмысливать или планировать. Сидел и пропускал через себя действительность, тот маленький её кусочек, который зацепился за окружающий туман и за голову Йеруша Найло.
Иногда так бывает: ищешь и не находишь сам себя в той огромной многости событий, вещей и явлений, в которой обязан быть. Неведомо как ты оказался в совсем ином месте, окружённый другими вещами, событиям и явлениями, погряз в них, потерялся в них, безнадёжно и безвозвратно потерялся.
Но на самом деле ты нашёлся.
Направления и время вернулись под утро, вскоре после того, как неподалёку от Йеруша прошла женщина с пушистыми соломенными волосами и злыми лисьими глазами. Лицо её было сплошь выкрашено сажей, тело затянуто в тесную чёрную рубашку и узкие штаны с тугим поясом. В каждой руке – гигантский ком паутины, в которой что-то ползает. Следом за женщиной, поодаль, так что и не больно-то разглядишь их в тумане, медленно брели котули-усопцы и оборотни-усопцы, которых Йеруш оставил у гигантской арки. Они не смотрели на эльфа, все взгляды были прикованы к затылку женщины. Выглядели они куда более мёртвыми, чем когда шли с Найло по лесу: шерсть и кожа местами слезли, обнажили гниющее мясо, тела двигались рывками, медленно, трудно.
Найло не слишком удивился, увидев эту процессию. Удивительно было бы, не исторгни туман никакой ёрпыли.
— Ты помог потерянным детям пройти по дороге домой, — сказала женщина, остановившись рядом с эльфом и тоже не глядя на него. Смотрела она только вперёд. — У тебя сильная воля и отзывчивое сердце. Я благодарна. Но теперь убирайся. Это не твоя дорога.
И ушла дальше, увлекая за собой котулей, оборотней и туман.
Йеруш сидел на месте, пока белёсое покрывало не растаяло окончательно. Он не мог сказать точно, видел ли эту женщину наяву или она была лишь одной из причудливых фантазий, которые приходили в нему в предрассветной дрёме.
***
На рассвете Йеруш Найло возвращается к Потерянному Озеру и видит лежащего в воде Илидора. Голова и плечи дракона — на берегу, он спит, закинув руки за голову и разбросав крылья частью по траве, а частью — по подводному песку. Глаза под сомкнутыми ресницами сияют ярко, и веки кажутся подсвеченными. Одежда Илидора разбросана у потухшего костра, над которым висит запечённая целиком крыса.
— Охренеть, — оценивает увиденное Найло. Он подходит к спящему дракону и качает головой. — Кажется, я просил тебя даже не смотреть на воду. Какого ёрпыля ты додумался залезть в неё? Зачем тебе крыса? Откуда этот костёр? Ты не планируешь, ну я не знаю, одеться?
Дракон шевельнул губами во сне — какое-то одно слово, а может, короткое имя. Йеруш нахмурился, заметив, что в золотых локонах Илидора запутался длинный соломенный волос. Он прямо-таки вызывающе блестит в лучах восходящего солнца.
— Хочу ли я понять, что ты тут устроил ночью? Или я совсем не хочу этого знать? — Спросил Йеруш у спящего дракона и отвернулся, уставился на озёрную гладь.
Потом моргнул, помотал головой и посмотрел ещё раз. Потом привстал на цыпочки, выругался, схватился за голову и бросился расталкивать дракона:
— Илидор! Илидор! Ты посмотри, что там! Посмотри, что ты нашёл в воде! Проснись, твою бзырю!
На дне Потерянного Озера, через серо-прозрачную толщу воды виднелась часть скелета — невероятно гигантские, каждый размером с целого Йеруша Найло, позвонки древнейшего дракона.
Имбролио
— Мы с вами прибудем последними, — Юльдра выхаживал туда-сюда по шатру. — На меня обращено всевозможнейшее внимание, а вы — самые сильные из тех, кто остался. Вы мне потребуетесь, чтобы прибыть благоприятственно, поскольку неведомо, что взбурлит к тому времени вокруг.
Кастьон и Базелий одними глазами следили за верховным жрецом, который вышагивал туда-сюда по большому храмовому шатру.
— Однако на вас возлежит задача составить наставление всем прочим, кто успевает прибыть к Башне. Составить их требуется таким образом, чтобы без уточнений и разносмыслиц наши братья и сёстры понимали всевозможнейшие свои задачи.
— Не нравится мне идея отправлять их сгонами, — покачал головой Кастьон. — Пусть и под видом торговцев — вдруг грибойцы не такие уж дураки? Вдруг они кого-нибудь запомнили с того, первого сгона?
— Не думаю, что это стоит взволнования, — махнул рукой Юльдра. — Даже местные люди весьма невнимательны. Даже самые сообразительные из них, смогшие стать на путь отца-солнца. Даже они умудрились упустить из-под присмотра сначала эльфа, а потом дракона! Ужаснейшее упущение! Но следует ли нам возверить, что старолесские грибы или ягоды более сообразительны и внимательны, чем старолесские люди?.. Ах, как же напрасно они упустили эльфа!
— Меня тревожат ворота, — перебил Базелий. — Если они ни перед кем не открываются, то есть ли смысл?..
— Ворота, да. — Юльдра остановился, сложил руки на животе и стал похож на хищника, подобравшегося перед прыжком. — Полагаю, ворота откроет либо слово жреца солнца, либо его кровь. Скорее, слово — зачем воину-мудрецу ослаблять своих союзников? Вероятственно, достаточно изречь перед воротами фразу из Постулата или одно из речений воина-мудреца, чтобы они открылись. Полагаю, было использовано заклинание сращения вроде тех, что весьма известны эльфам.
— Что-то я не слыхал, чтоб словами или кровью запирали двери, — усомнился Кастьон.
— Старолесье весьма удивляет своими необычными воздействиями, — поморщился Юльдра. — Впрочем, не исключаю, что можно перелезть стену и просто открыть ворота при помощи какого-нибудь обыкновеннейшего замка, которого старолесцы просто не знают и потому не понимают, как его использовать. Насколько нам известно, в Башню никто особо и не пытался проникнуть после того, как она была запечатана воином-мудрецом, разве не так?
— Предлагаю направить с первой группой побольше котулей, — снова встрял Базелий. — У Башни может быть дозор из местных. Если они не совсем идиоты, то отправили кого-нибудь присматривать за ней.
— Очень важное замечание, — оживился Юльдра. — Включите его в наставление, которое передадите с проводниками. Донесите до Букки, что после навещения ближайшего прайда с наставлениями он обязан вернуться и пребывать в лагере у Четырь-Угла вместе с другими котулями, которые известны старолесцам как наши провожатые. Они всенепрепятственно должны быть на виду.
Жрецы массово покидали лагерь Храма в посёлке Четырь-Угле — уходили и уезжали по людским селениям, как было объявлено волокушам. Дескать, близится толковище, нет надобности жрецам ждать его именно здесь — они несли свет солнца истово и терпеливо, теперь могут и отдохнуть в таких местах, где им рады больше, чем в волокушинском посёлке. Волокуши с изрядным подозрением смотрели на то, как уходят из лагеря люди, но дозорные подтверждали: уходят ровно по тем тропам, по которым следует идти в людские или котульские поселения. Ничего подозрительного. Ничего.
Одна только шебутная дурочка Нить, напрочь позабыв своё место и свои обязанности в стае, таскалась за дозорными и твердила, что им нужно следить за теми, кто остался в храмовом лагере, поскольку жрецы совершенно точно что-то задумали. Старший дозорный, высокий волокуш с роскошными бурыми крыльями, даже не удостаивал её ответом. Одним лишь взглядом рассказывал всё, что ей следовало помнить и понимать. Взгляд был направлен то на перевязку, фиксирующую повреждённое крыло Нити, то за её плечо. Нить понимала всё, что ей хотят сказать, но была совершенно уверена: жрецы что-то задумали, что-то очень злое и неправильное. Ей достало единожды соприкоснуться с образом мыслей и действий жрецов, чтобы не верить в то, что они согласятся просто последовать слову, сказанному старолесскими народами.