Может быть, чтобы сохранять спокойствие в такой ситуации, нужно было вырасти среди клеток? Приучиться находить силы и свободу в себе, а не вовне. Не позволять запереть своё сознание так же просто, как запирают тело — да, ёрпыльный шпынь! Йеруш, тяжело дыша, снова обернулся к дракону. Как можно быть спокойным, когда ты в клетке? Насколько несгибаемую волю нужно иметь для этого, насколько большое жизнелюбие и дисциплинированный ум? Особенно когда ты маленький драконыш, рождённый в тюрьме Донкернас, ты не имеешь никаких внешних точек опоры, у тебя нет знаний об иной жизни и другом способе действий — как ты на одном лишь внутреннем топливе смог научиться сохранять рассудительность и свободу сознания в мире, где кто-то другой может в любой момент запереть твоё тело в клетку?
Йеруш тряхнул прутья — или, скорее, тряхнулся о них — клетка осталась стоять как стояла. Во рту появился вкус ржавчины.
— Слушай, Найло, тебе нужно отвлечься. Ты скоро начнёшь орать как бешеный или колотиться о прутья башкой — я не то чтобы против, конечно, я могу сам тебя поколотить башкой обо что-нибудь, если хочешь, но давай в другой раз! Сейчас это совсем не ко времени! Держи себя в руках, кочергу тебе в бок!
— В руках?! — возопил Йеруш. — В руках?!
Дракон прикрыл глаза — даже не потускневшие, обычные сверкучие золотодраконьи глаза, и спросил:
— Что имела в виду Кьелла? Ты понял?
— Кьелла? — переспросил Найло, не веря своим ушам. — Тебя сейчас заботит какая-то Кьелла?
— Ну да. Там, у кровепада она сказала про великую силу и жертву — вот ты понимаешь, что это означало? До меня совсем не доходит.
— Ну ещё бы, — фыркнул Йеруш. Встряхнулся, отступил от решётки. — Я думаю, главное — не слово «жертва», а идея баланса. Я думаю, это о том, что до всякой силы нужно дорасти и никто не меняется, оставаясь прежним.
Илидор открыл глаза и посмотрел на Йеруша с искренним недоумением, а тот принялся пояснять, носясь туда-сюда по клетке и то и дело врезаясь в прутья плечами:
— Ну, знаешь, вот бывает, ты хочешь себе какое-нибудь качество, которого у тебя нет. Например, ты хочешь стать смелее, да, стать очень смелым и перестать бояться! Если, хах, ты сидишь в клетке и тебе жутко страшно, ты бы очень хотел меньшей жуткости и страшности. Но ты не можешь враз и по заказу уменьшить проявление какого-то одного чувства, ты не можешь приглушить один лишь страх так же просто, как подкручиваешь струну на гитаре, — нет. Возможно только полностью измениться, постепенно, всем собой. Потратить какое-то время и нарастить себе смелую толстую шкуру, через которую будет пробиваться меньше любых чувств вообще. Любых. Меньше счастья и вдохновения, меньше обиды и горечи, любви и восторга. Страх тоже сделается поменьше, конечно, да. Но знаешь, что самое интересное? Самое интересное — это вопрос: а действительно страх так сильно тебе мешал? Действительно ли он поставил перед тобой задачу, которой нужно было скормить другие свои чувства? Свой восторг, свою любовь и вдохновение? Стоило ли оно того, чтобы избавиться от обиды, от боли или страха? А? Ты стал чувствовать меньше любопытства и радости, но зато стал храбрее — оно того стоило? Тебя теперь сложнее ранить, чем раньше — отлично, но рад ли ты этому? А? Ха! Да ты даже не поймёшь, рад ты этому или нет, ведь радоваться ты тоже немного разучился, пока наращивал свою толстую смелую шкуру!
Илидор отвернулся. Рука, лежавшая на колене и только что беззаботно качавшаяся туда-сюда, сжалась в кулак.
— И ты не сможешь истончить свою шкуру обратно, это путь в один конец, — безжалостно продолжал Йеруш. Он не смотрел на дракона, тёрся виском о прут — верх, вниз, вбок, вверх. — Вот такой он, твой новый баланс. Я думаю, Кьелла говорила о чём-то вроде этого, а не про жертву в прямом смысле слова. Я думаю, она хотела сказать, что великая сила может достаться лишь тому, кто не захлебнётся от её величия. Чьи чувства уже достаточно затёрты, чтобы принимать большие решения, не ломаясь, чтобы взять большую силу и не рухнуть от одного лишь осознания её огромности.
Некоторое время Йеруш молчал, шипя что-то, подёргивая головой и плечом. А потом с сомнением произнёс:
— Но, быть может, Кьелла говорила именно про жертву. Откуда я знаю? Может быть, я переоцениваю её интеллект, когда ищу в этих словах двойной смысл. Вижу глубину, которой нет. Ты знаешь, дракон, я часто переоцениваю интеллект окружающих, я как-то исхожу из того, что все вокруг должны знать и понимать всё то, что знаю и понимаю я, но ведь это нихрена не так. Я же умный-благоразумный-неугомонный книжный червяк. Каким, в кочергень, образом, у дракона могут образоваться в голове те же знания, что есть у меня? Или откуда они возьмутся у какой-то тётки из дремучего леса, пусть она даже не тётка, а драконица? Почему драконов считают мудрыми, Илидор, ты не знаешь? Драконы нихрена не мудрые. Разве мудрый дракон мог бы самозапереться в Донкернасе на века? А оказаться в этой клетке, ну? Разве умный дракон попал бы в такую идиотскую ситуацию, в которую угодил ты?
— Ни в коем случае, — отрывисто ответил Илидор и запахнулся в крылья. — А умный эльф?
— Умный эльф. — Йеруш сглотнул и опёрся плечом на прутья. — Умный эльф достаточно умён, чтобы понять, кое-что, Илидор, чего ты не увидел, похоже.
Мотнул подбородком кверху. Дракон посмотрел и почувствовал, как становится дыбом чешуя на затылке, несуществующая в человеческой ипостаси. В верхних углах клетки были прочно привязаны направленные внутрь костяные пики. Ужасно старые, судя по виду, но всё ещё ужасно острые. А верёвки — совсем свежие, привязали их недавно. Пики не угрожали людям, находящимся в клетке, но если бы один из них вздумал превратиться в дракона…
— Они знают, кого поймали, — проговорил Илидор и удивился, какие непослушные у него губы, онемевшие, словно чужие.
Дракон медленно поднялся на ноги. Йеруш снова схватился обеими руками за прутья и впечатал в них лицо.
— Ты сможешь напеть им что-нибудь, Илидор? Когда сюда придёт кто-нибудь… ты можешь ему напеть нечто воодушевительное и заставить отпустить нас?
Илидор тёр лоб. В голове тоже разливалось онемение, гулкое, чуждое. Найло смотрел на Илидора, ожидая ответа, и он ответил:
— Пение не сработает. Только если эти люди или кто там, если они в этот момент будут благодушно думать о чём-нибудь другом — можешь себе представить подобное, чтобы они зашли сюда, думая не о нас? Или если они не уверены, что стоило нас ловить. Или если они, в сущности, неплохие ребята…
— Мы в дерьме, — заключил Йеруш Найло.
Будто в ответ на эти слова скорбно бумкнула чёрная-чёрная дверь на сокрытой тенями стене, и сквозь эту дверь в помещение степенно вошла женщина. В темноте едва можно было её рассмотреть, но золотой дракон узнал эти движения, посадку головы и даже шорох мантии, который он бы не спутал с шорохом какой-нибудь другой мантии.
— Фодель? — удивился Илидор, ощущая, как отпускает только что сдавивший голову невидимый обруч. — Подожди, мы что, в Башне Храма? Какой кочерги?
Йеруш подобрался, словно волокуша при виде котуля, стиснул кулаки и отступил назад.
Дракон бешено замахал рукой:
— Фодель, Фодель, мы тут, вытащи нас скорей!
Жрица приближалась медленно, чуть сильнее обычного покачивая бёдрами. Было что-то странное, неправильное в том, как двигались её руки, как наклонялась к левому плечу её голова, и с каждым её шагом золотому дракону отчего-то тоже хотелось отступить подальше. На какие-то мгновения Илидору даже показалось, что он ошибся и это не Фодель.
Дракон стоял, вцепившись в решётку, прижимаясь к ней, и крылья плаща плотно облепили его тело. Он почти вдавил лицо в прутья, силясь рассмотреть Фодель в тени. В груди его крепло едкое и странное ощущение, что он перепутал её с кем-то… или даже с чем-то.
Она наконец выступила в полосу света — прекрасная жрица Храма Солнца в голубой мантии, с нежной улыбкой на устах и сияющими глазами. Фодель улыбалась приветливо и безмятежно, как всегда. И взгляд её был таким же лучистым, как всегда.