Ыкки следил преданным взглядом за Илидором. Ему ужасно хотелось подойти к дракону и рассказать, что он, котуль Ыкки, сделал, как велел Илидор, и последовал за истинным светом вместо обманного — но было ясно, что подходить к Илидору бессмысленно. Скорее всего, он вообще не увидит котуля, потому что глаза дракона рассматривают какие-то иные картины, мало связанные с реальностью. И котулю Ыкки сейчас не стереть этих картин перед глазами Илидора.
***
— Ты уверен, что не хочешь уйти вместе с нами? — в который раз спросил дракон.
У него был такой вид, словно он не вполне понимает, где оказался. Илидор косился то на оборотней и на жрецов в голубых мантиях — напряжённо, то на Йеруша — выжидающе, но Йеруш откровенно избегал оказываться с ним наедине и придумывал себе прорву разных дел. Благо дел тут было вдосталь: до вечера нужно подготовить ферму Мажиния к переезду за пределы Старого Леса, а потом на ночь глядя отправляться на первое место храмовой стоянки — на вырубку. К рассвету котули привезут туда всех жрецов и жриц, которые решили покинуть Старый Лес. Таких оказалось всего восемь: Лестел, Ноога, двое жречат, которые мечтали ходить по людским и эльфским землям, приводя новых детей к отцу-солнцу, да четверто взрослых жрецов и жриц. Остальные остались в лесу. Большинство решило присоединиться к Асаль и создать «новый достойный старолесский Храм Солнца в сени кряжичей». Некоторые жрецы и жрицы развязали связь с Храмом и просто остались жить в старолесских человеческих селениях.
— Разумеется, я уверен, что не хочу отсюда уходить! — Конхард упёр руки в бока. — Я сюда прибыл как торговец гимблской оружейной гильдии, а не погулять вышел! А ты как думал, Илидор? Нет уж! Вот попрощаемся мы здеся, и я вернусь в эту волокушью Подгору, а потом и дальше пойду, в людские селения, к полунникам. У меня товара ещё целая пропасть, растянуть его надобно, новые связи завести, заказов набрать, чтоб в лесу ожидали моего возвращения, чтоб с пряниками встречали оружейных торговцев из славного Гимбла! Какой ещё уехать, ты чего, дракон, рехнутый?
Илидор только руками развёл. По его лицу, то отсутствующему, то встревоженному, нельзя было понять, насколько он понял те слова, которые только что сказал Конхард, и в каких сумрачных далях сейчас блуждают его мысли. Дракон то и дело встряхивал крыльями, дотрагивался до своего виска, плеча, ног, косил взглядом по сторонам.
— Путь гномьего торговца — не из простых, если кто не понял, — припечатал Конхард. — И неча думать, что я перепугался каких-то шавок или там бешеных жрецов, что возьму и сбегу из Старого Леса, когда надо не бежать, а торговлю ладить. И наладим! И не такое видали!
Илидор улыбнулся. Бодрость гнома, уверенного во всяческих успехах, оказалась заразительной и в какой-то момент пробилась через всё, что продолжало терзать дракона.
— И вот ещё чего.
Конхард обхватил Илидора за плечи, для чего пришлось немного привстать на цыпочки, и повёл его к одной из повозок.
— Во. Нашёл кой-чего в Башне. Больше не теряй, понял меня?
Гном вытащил из-под мешков меч в ножнах, и дракон охнул от удивления. Это был его меч — подарок гимблских оружейников, выкованный специально под руку Илидора после его возвращения из глубоких подземий. Дракон принял меч от Конхарда, дрогнув губами и неистово засияв глазами. Когда его руки коснулись стали, отлитой гномами Такарона из руды Такарона, в тело словно ворвалась часть сил, утраченных где-то в холодной комнате Башни, полной запахов металла и ужаса. Ладонь крепко сжала рукоять, и шёпот отца-горы зазвучал в голове.
Илидор на миг прикрыл глаза, чувствуя, как сила родителя наполняет его мышцы, прочищает мозги и возвращает на место спотыкучие мысли, разглаживает чувства, скрученные в тугой клубок. Потом хлопнул гнома по плечу и стал повязывать ножны. В который уже раз оглянулся на Йеруша.
Тот вертелся возле Рохильды и делал вид, что в его жизни не бывало ничего более важного, чем сегодняшние сборы в дорогу. Укладывал в повозки указанные бой-жрицей мешки, коробки, ящики. Аккуратно обходил немногих оставшихся хорошечек — сплошь мелкоту росточком не выше локтя. Злобно стрелял взглядом в сторону шикшей и оборотней.
И никому не говорил ни слова сверх необходимого. Ни единого словечка.
***
Недокрылая волокуша Нить встречала четверых дозорных, Конхарда Пивохлёба и котулей у лестничных сгонов.
— Хочу домой вас проводить, — пискнула она, не поднимая взгляда. — Первой услышать хочу, что вы скажете о…
Осеклась. Самый высокий дозорный смотрел на Нить, чуть склонив голову. Он был почти такой же высокий, как Нить, но его роскошные крылья с бурым отливом могли бы с головой укрыть пару волокуш.
— И Матушка Синь отпустила тебя сюда одну?
Нить помотала головой,
— Значит, получишь нагоняй. Тебе мало влетело за то, что подбила нас лететь к Башне? Что такого ты хочешь теперь услышать? Что такого, что стоит нагоняя?
Она подняла взгляд. С каких пор дозорные разговаривают с ней, недокрылой? Да ещё после того, как она их допекла просто до горлышка, таки заставив поговорить с Рохильдой? С чего это им есть дело до её дел, нагоняев и интересов? Ну захотелось ей снова ослушаться Матушку Синь и одной пропутешествовать через изрядный кусок леса на сгонах с двумя пересадками — им-то что?
Дозорные смотрели на неё и улыбались. Весело, а вовсе не снисходительно.
— Проходим, проходим! — ожил в вышине грибоец-провожатый.
Котули Ыкки и Тай устремились на лестницу. Конхард прошёл несколько ступеней и остановился, наблюдая за волокушами.
— Сгон на юг через десять по двунадесять, переход на первую северо-западную точку сгона!
— Матушка Синь говорит, ты маленькая шебутная дурочка, — изрёк высокий дозорный и тряхнул крыльями. — А мы говорим, что у тебя смелое сердце дозорного. Просто не всякое сердце попадает в подходящее тело.
Большая честь — быть дозорным. Большая редкость. И ещё большая редкость — когда дозорные по своей воле поднимают тебя в небо.
Они подхватили Нить под руки, подставив свои плечи, крепко сцепив на её спине свои руки, и оттолкнулись от земли, сильно взмахивая своими большими роскошными крыльями. Нить ахнула и покрепче вцепилась в дозорных, всё ещё не веря, что её ноги оторвались от земли, что сердце колотится в висках, что земля…
Земля шаталась под ногами, медленно приближались и снова удалялись, оставались внизу перегонные лестницы, перехватывало дыхание, тело ощущалось совсем по-иному — как будто из него выдернули все кости и одновременно наполнили новой силой, силой чужих крыльев, распахивающих мир перед глазами Нити, раскатывающих мир перед её глазами, как бесконечное полотно. Её погружали в небо, выше перегонных лестниц, выше перегонных кряжичей и замерших на ступенях котулей, и грибойца, орущего «Проходим, проходим!». Было жутко и прекрасно, свободно и бесконечно, огромное небо встретило крошечную волокушу в своей бескрайности и показало — что значит дышать, что значит любить, что значит свобода.
Полёт волокуши шаток и недолог — какими бы хрупкими ни были их тела, они тяжелы для полёта. Лишь несколько бесконечных мгновений дозорные, подхватившие под руки Нить, держали её выше перегонных кряжичей и лестниц, в мире бесконечного простора и неба — но эти несколько мгновений, распахнувшие перед ней мир, стоили всей предыдущей жизни.
И когда вместе с дозорными Нить опустилась на перегонную лестницу, она поняла, что имел в виду Илидор, когда говорил: «Всё, что ты узнаешь и почувствуешь в небе, сделает нового тебя, оно будет с тобой до тех пор, пока ты живёшь, дышишь и помнишь. И никто не сможет этого отобрать».
— Проходим, проходим! — ожил грибоец-провожатый, когда ноги волокуш утвердились на перегонной лестнице.
И они пошли по лестнице вперёд, а над ними улыбалась бесконечность бесконечности неба.
***
Шикши, жрецы Асаль и оборотни стояли у границы фермы Мажиния до самого заката, когда в повозки были погружены последние пожитки. Теперь Мажинию, Рохильде, Илидору и Йерушу предстояло в ночь проехать изрядный кусок пути до вырубки на опушке — ничейной территории. Когда все четверо залезли в повозки, а ездовые мураши утвердились на всех восьми ногах, готовые тащить их по дороге, к повозкам подошёл самый крепкий шикшин. Рядом с ним вышагивал оборотень с ехидными человеческими глазами и тёмным пятном на морде.