Голубые мантии растекались по вырубке, зазвенели в воздухе весёлые голоса, кто-то начал тихонько напевать гимн, кто-то уже деловито подсчитывал запасы, ребятишки убежали искать палки для игры в охоту на тварей, жречата отправились за котулями, которые разбили небольшой лагерь прямо среди кряжичей неподалёку. В одиночестве ушла к лекарскому шатру рыжеволосая жрица с завёрнутым в тряпки младенцем.
Не расходились только жрецы и жрицы, поддержавшие Рохильду, а та продолжала вещать. Внимательно слушал её светлобородый жрец Кастьон, который вчера вечером сидел у костра рядом с Фодель. Серьёзно глядела на Рохильду седовласая Мсура — сама элегантность и сдержанность, одна из почтеннейших и давнейших жриц Храма Солнца, которую ещё сегодня утром никак невозможно было представить внимающей Рохильде, дочери Хуульдра. Ещё несколько жрецов топтались рядом и обменивались многозначительными взглядами с Мажинием.
В десяти шагах от сборища стояла, сложив руки на груди, старшая жрица Ноога — задержалась послушать, что скажет Рохильда и что ответят поддержавшие её жрецы. Не Юльдре же этим заниматься, право слово.
— Тварь он злая по сущности своей, и натура его — змейская и тварьская, — говорила бой-жрица, не трудясь особенно понижать голос. — Уж мы-то в Старом Лесу знаем, что такое драконы, уж мы-то знаем! Зло и злость они, как всякая тварь, что исходит от хаоса. Только не послушал Юльдра моих мудрых слов, не послушал! Говорит, этот дракон особенный, говорит, этот дракон — герой и свет несёт в себе ясный. Что ж тут сказать! Если дракон вправду хорош и светоносец — так я его признаю, словечка против не скажу! Только не верю я в его хорошесть! А верю я, что он нам ещё покажет нам свою змейскую злобную натуру! Да будь он хоть десять раз по десять раз славный воин! И герой каких-то подземий! Не можна якшаться с тварями! Не можна называть другом зло и злость, порождение хаоса! Нет тому причин и оправданий! Тварь не сделается человеком ни в каком обличии! Вот попомните вы мои слова! Вот попомните!
За миг до того, как старшая жрица Ноога, дочь Сазара, шагнула вперёд и вмешалась в происходящее, с другой стороны к собравшимся подошла Фодель.
— Храм услышал твои слова, дочь Хуульдра, — звонко и твёрдо произнесла она. — Но теперь настало время дел. Чем ты займёшься сегодня: позаботишься о пище и воде? Расскажешь гостям о величии отца-солнца? Присмотришь за детишками? Поможешь лекарям?
Ноога одобрительно улыбнулась. Слова Фодель предназначались, конечно, не Рохильде: бой-жрицу таким было не пронять, она всегда лучше всех знала, что ей делать и куда идти, поскольку будет ещё кто-то ею командовать в её-то родном Старом Лесу! Но слова Фодель пристыдили остальных жриц и жрецов, и они быстренько стали отпочковываться от небольшого круга, что собрался вокруг Рохильды.
Кастьон о чём-то спросил Фодель, она улыбнулась, Кастьон протянул ей руку — жрица взяла его за рукав, и лицо жреца немного посмурнело. Опуская глаза или перекидываясь преувеличенно бодрыми восклицаниями, жрецы Храма Солнца расходились по вырубке, спеша заняться важными и полезными делами. Скоро рядом с Рохильдой остался только Мажиний и хорошечка, дёргающая бой-жрицу за подол мантии. Рохильда, тяжко крякнув, присела и взяла хорошечку на руки.
— Ох и навлечёт негодностей на свою голову эта Фоделиха! Ох и навлечёт! Думает, я не вижу, да? Думает, не вижу, как она вожделеет эту крылатую тварь?
Почувствовав взгляд старшей жрицы Нооги, Рохильда повернулась к ней. Щёки бой-жрицы были красны, из косы выбились клоки-пряди, насупленные брови и брюзгливо выпяченная губа делали её лицо одутловато-бесформенным, как поднимающееся в миске тесто.
— Чтобы жрица вожделела тварь! Постыдное немыслие! — уверенно заявила Рохильда и хотела назидательно потрясти пальцем, но обе руки её были заняты хорошечкой, потому бой-жрица потрясла хорошечкой. — И договариваться с тварью — стыд для Храма! Вот как я считаю!
Лицо Нооги оставалось безмятежным, лишь одна бровь изогнулась-дрогнула над тёмно-карим глазом, и Рохильда умолкла.
Тварь определяют помыслы и действия, а не природа. Рохильда помнила об этом. Но помнили ли другие жрецы, что по природе существа можно обоснованно предполагать, каковы его помысли и каковы будут деяния? Встречал ли кто-нибудь хищника, отказавшегося от мяса? Отчего жрецы решили, что дракон, порождение хаоса, способно сделаться проводником света, даже если на мгновение поверить, что дракон того желает? Хаос не может нести свет, как рыба не может вить гнёзда!
— Пошли, Мажиний, — помолчав, молвила Рохильда. — Потолкуем с котулями, расспросим про новости из всяких краёв. Расскажем им про Храм. Расскажем дуралеям-котам про величие отца-солнца. Принесём им каплю света! А потом пойдём собирать целебные травы в дорогу! То дело хорошее и важное, верно я говорю?
Так и держа в охапке хорошечку, поддерживаемая Мажинием под локоток, Рохильда вперевалку направилась к поляне, где устроились котули. Бой-жрица печатала шаг так яростно, словно под каждой стопой её было по твари, которых непременно следовало раздавить, и даже спина Рохильды явственно выражала невысказанное: «По-зо-ри-ще!».
Имбролио
Рохильда ведёт лекарку между деревьев, показывает целебные растения. Вот потогонка-ягода, вот длинные гибкие листья заивенника, которые можно использовать вместо бинтов, если только раны уже не кровоточат. А вот побеги спиртянки, сок которой не пускает к ранам нагноение…
Нужно набрать побольше целебных растений, далеко не везде они растут так охотно и густо, как тут, возле вырубки, куда в обычное время почти никто не приходит. А ведь путь предстоит длительный и сложный. Да что там — опасный путь предстоит и паршивый.
Нужно набрать побольше целебных растений, но не годится забирать всё, что так щедро предлагает им лес, и Рохильда внимательно следит, чтобы лекарка не жадничала. Очень неосмотрительно забирать без остатка все дары, которые тебе предлагают.
***
А в лекарском шатре Юльдра пытается спасать умирающего жреца.
Юльдра сидит подле жреца и сосредоточенно, упорно ловит краешек его сознания своим. Когда-то эльфский маг умирения, хотя и сильно недоумевая, согласился объяснить Юльдре, как направлять к телу хворого успокоительные потоки бурлящей вокруг жизненной энергии. Объяснения Юльдра вроде как понял, но воплотить советы на практике не смог ещё ни разу — о чем, собственно, и предупреждал его эльфский маг, говоря: «Твой талант — вовсе не про лечение. Что за шпынь ты удумал?».
Впрочем, едва ли даже тот эльфский маг мог бы сживить пробитый до мозга череп, ничем не затворяемую рану.
А Юльдра пытался. Он очень следил за выражением своего лица — ему всё казалось, что за ним до сих пор, не сводя полных надежды глаз, наблюдает лекарка.
Она надеялась. Сама лекарка никак не могла помочь этому несчастному, истекающему кровью на лежанке.
Его звали Цостам, сын Менаты. Вчера утром что-то рухнуло на него с дерева и пробило череп, и с тех пор из раны на виске всё сочилась и сочилась кровь, всё темнела, густела, но не останавливалась и пахла всё хуже — сначала чем-то едким, потом прелым, теперь — гнилью и болотом. Через отколовшийся кусочек черепа виднелся слизкий серо-розовый мозг.
Юльдра сидел подле лежанки и пытался, пытался уцепиться за край сознания Цостама, понятия не имея, как это поможет несчастному, даже если у Юльдры вдруг получится. Но не мог же Юльдра просто дать Цостаму умереть, не попытавшись сделать хоть что-то.
Этот жрец был с Храмом годы — с самого первого спуска в подземный город Гимбл, когда ещё купол Храма не осветил своей белизной гномские норы, а квартал не получил название Храмового. В тот день лишь несколько жрецов, самых отважных и крепких в своей вере, шли говорить с советниками короля. Цостам был с Юльдрой, когда тот впервые рассказывал гномам о человеческой вере и просил дать возможность нести солнечный свет в подземья. Юльдра помнил тот день, то волнение, горящие глаза своих жрецов (да и его глаза наверняка горели тоже!), заверения и обещания, огромность и величие подземий. Помнил, как захватывало у них дух, когда они впервые шли по мостам над пещерными гейзерами, как носились над ними потоки прохладного воздуха, и внимательными красными глазами следила за жрецами привратная машина — змея-сороконога. Сердито гремела она металлическими сочленениями хвоста, пригибала голову и с надеждой зыркала на гнома-механиста, словно спрашивая: можно я сброшу этих человечков вниз, можно, да?