И, вполне вероятно, что Илидор, думая об этом, не находил ответа на вопрос, как же можно научиться справляться со всем этим и продолжать быть. Его любопытная, созидательная золотодраконья натура не совместима с решениями вроде «Просто ни к кому не привязывайся, Илидор» или «Забейся в нору и не окружай себя этими непрочными краткожителями, Илидор». И, сообразил Йеруш, если дракон об этом задумывался — а он, похоже, об этом задумывался, то вполне мог прийти к мысли, что на этой дороге его довольно быстро встретит путевой камень с единственной надписью: «Безысходность».
А другой дороги у него, собственно, и нет.
Потому что золотой дракон, мутант, которого никогда не любили сородичи, не мог даже изредка возвращаться в лоно драконьей семьи и переводить дух в обществе существ, которые живут с ним в одном ритме, которые хотя бы понимают его — потому что им самим приходится раз за разом переживать всех, кого они любят, кого они знают, с кем они дружат, ведут дела и говорят пустяшные разговоры сегодня. Ведь только другие драконы знают, каково это — раз за разом вырывать из своего сердца тех, к кому был когда-то привязан и с кем разделял кусочки своей жизни. Другие драконы знают, как это — жить с мыслью, что людей, эльфов или гномов, которые были тебе дороги, которые помогали ткать полотно твоей повседневности, да которые хотя бы просто окружали тебя, создавая фон этого полотна, — этих людей, эльфов и гномов больше нет. Снова. Как прежде до них не стало других. Как в будущем не станет следующих. Этот процесс не замедляется никогда. И его нельзя остановить.
Другие драконы знают, что узоры и фоны на полотне твоей жизни будут вечно меняться, и тебе раз за разом придётся откуда-то брать силы, чтобы снова заговаривать с существами, чей век краток. Снова запоминать имена и лица, кого-то не любить и к кому-то привязываться — даже если ты не захочешь снова запоминать и привязываться, а ты, конечно же, больше не захочешь, но куда ты, в кочергу, денешься. Ты снова и снова будешь впускать в свою жизнь людей, гномов и эльфов, их лица, имена, голоса и прилагаемые обстоятельства, снова и снова будешь знать, что через ничтожно малый промежуток времени в несколько десятков лет эти имена, голоса и обстоятельства присоединятся к бесконечной череде теней, воспоминаний, призраков, которые продолжают жить только в твоей памяти, и даже там понемногу стираются, чтобы в конце концов окончательно рассыпаться прахом.
Как говаривал старейшина снящих ужас Оссналор: «Мы летим сквозь тысячелетия, а существа, живущие кратко, слагают легенды про наш бесконечный путь».
Золотой дракон не сможет разделить свою боль утраты с другими драконами, ведь золотой дракон не принадлежит ни к какому драконьему семейству, и никакое семейство не пожелает его принять. Его голос и его магия слишком бестолковы и одновременно слишком сильны для них. Он ничей.
Как золотому дракону научиться справляться со всем этим и продолжать быть?
Как ему справляться со всем этим и продолжать быть собой?
Илидор смотрел на Йеруша ледяными глазами, бледно-серебристыми с тусклыми оранжевыми бликами.
— Найло, — произнёс он почти по слогам и совсем без эмоций, хотя это был тот редкий случай, когда Йеруш бы предпочёл, чтоб на него наорали. — Я не знаю, каково это. У меня нет такого опыта, какого хрена я могу тебе ответить сегодня? Спроси меня снова лет через двести, тупой эльф.
Развернулся, громко хлопнув крыльями перед носом Найло, и пошёл прочь.
***
– И на что тебе потребовалось трогать это мерзкое драконище, – приговаривала Рохильда, выхаживая вокруг Йеруша.
Он сидел на ящике, скрестив ноги, держал на коленях свои записи. Рядом стоял маленький дорожный рюкзак с раззявленной пастью. Из рюкзака торчал угол красного замшевого конверта, на который Йеруш поглядывал сердито и опасливо, словно на привязанную, но весьма недружелюбную псину.
– Вот он и показал, каков есть, вот и показал, какое драконище гадкое! – шипела Рохильда. – Ты дал бы ему придушить того кота, невелика потеря! А зато все сразу бы поняли, что это за мерзость змейская, то драконище! Сразу бы все поняли и разназвали бы его другом Храма! То позорище для детей солнца – звать другом дракона!
– Расскажи, почему, – в сотый раз попросил Йеруш, и в сотый раз Рохильда замотала головой.
– Отчего не веришь моим словам? Мы в старолесье знаем, каковы драконы! Знаем! Отчего не веришь?
– Я хочу понять, – вкрадчиво и очень терпеливо пояснял Йеруш. – Понять, а не просто поверить.
Бой-жрица фыркнула.
– Чего тебе понимать ещё! Сам видел, какое драконище вероломное! Сам видел, что он летал у вырубки!
Найло зажмурился.
– Да-да! – Рохильда упёрла руки в бока. – Я не сказала никомушеньки, посколь ты рядом с ним был, а я не хочу, чтобы тень лживости на тебя упала, но она ведь уже падает! Уже падает на тебя мрак его тварьскости, а ты всё не отходишь, всё рядом с ним идёшь, словно с другом! Но не можна называть другом дракона! Знаешь что бывает от этого?
Йеруш сердито шлёпнул на ящик стопку записей.
– Не знаю! Потому и прошу тебя: расскажи то, что знаешь о драконах!
Бой-жрица открыла рот, подалась вперёд, Найло подался навстречу, стиснув пальцы: ну, ну, ну, заговори же ты, наконец! – но Рохильда тут же качнулась обратно. Покачала головой.
– Есть в Старом Лесу вещи, про которые не говорят. Лес прогневается.
***
Илидор ещё не успел доесть свой ужин — по правде говоря, у него и аппетита не было, так что дракон скорее не ел, а ковырял ложкой зерновую запеканку с рыбой — как к нему под навес ввалились Ыкки и дымчато-серый котуль Букка, с которым Ыкки приходил на вырубку.
— Идут! — заголосили они на два голоса. — Идут! Скорее! Скорее! Бежим!
Илидор не понял, кто идёт, но тут же вскочил, едва не уронив миску, и помчался за котулями, на ходу завязывая ножны. Ыкки и дымчатый кот были так взбудоражены, что у границы посёлка опустились на четвереньки и понеслись по дороге роскошными длинными прыжками, на что Илидор негодующе рыкнул: он-то не мог перекинуться драконом и полететь, а человеческими ногами за котулями не угонишься! Тем более что ссадины, оставленные Ньютем, сильно вспухли, тёрлись о кое-как зашитые штаны и никак не прекращали кровоточить.
Котули неслись по дороге, взмякивая и настопорив уши, то и дело врезались плечами в кусты при входе в повороты. В подлеске поднялся гам: разбегались мелкие зверюшки и прыгучие грибы, ругались с безопасной высоты птички-падалки, поверх всего этого протяжно кряхтели кряжичи.
Забег длился недолго: в долгом Илидор бы просто потерял из виду шустрых котулей, но дракон до того ухекался, что хоть падай наземь мордой в пыль — и он таки едва не упал, когда за очередным поворотом дороги увидел…
Как навстречу им несутся штук десять чёрно-зелёных жуков размером с небольшую степную лошадку и шириной с тахту, они бегут так быстро, что их лапки сливаются в одно сплошное паутинное мельтешение. На спинах двух жуков сидят-подпрыгивают котули, гонят их бежать ещё быстрее, щелкают по панцирям. Самый большой жук — ярко-красный, как ягода малины, а следом за жуками и котулями катятся три шара из лозы, похожие на гигантские недовитые гнёзда размером с человека. Вслед жукам и недовитым гнёздам орут птички-падалки и громко трещат-ругаются кряжичи.
Илидор стоит на пути у жуков, согнувшись, опирается руками на колени, силится продышаться после бега. Солнце тыкает в дракона своими лучами через сито листвы. Сердце колотится в ушах и в горле. Лес пахнет забродившими плодами и опустевшими птичьими гнёздами. Жуки несутся навстречу. Котули истерично толкают дракона в спину:
— Иди-у! Иди-у! Достань меч!
Едва переведя дух, Илидор выхватывает меч из ножен — он должен остановить жуков? Это какие-то чужие котули на них? Или он должен разрубить покатучие гнёзда? Что тут происходит, кочергу вам в холку?!