— Просто нужен колодец, — объяснял Йеруш Букке и рисовал что-то палочкой на земле. — Колодец поглубже и в нём бадейка, чтобы черпать воду, да, колодец — очень хорошая штука, ведь вода из него никуда не денется, даже если захочет сбежать! Ещё потребуется во-от такая штука, вроде гигантской сковороды, и под ней печь с поддувалом. И тогда, если ровными руками, то есть лапами, регулировать печной жар, чтобы рассол в сковороде чуточку кипел, но только чуточку, вы ведь понимаете, что такое чуточка, ну так вот!..
Из темноты справа, где вечером совершенно точно был овражек, теперь нарастает шорох, а может быть, топот. Словно тысячи ног и лап одновременно шагают по земле. Словно какой-то поток-процессия течёт пёстрой рекой в едва различимую рябь и пропадает в сизой дымке до того, как ты поймёшь, слышал что-то на самом деле или тебе просто привиделось.
— Так, Букка, — перебил сам себя Йеруш Найло и требовательно ткнул палочкой в сторону котуля, — ну-ка скажи мне ещё раз, что с Илидором всё будет в порядке!
Глава 13. Сокрыта веками
— Илидор, стой! Повертать на восток — то не дело. Ся дорога сокрыта веками, по ей никто не ходит!
Илидор, склонив голову набок, пытливо разглядывал в свете едва занявшегося утра идущую на восток дорогу — скорее, тропу. Она выглядела достаточно широкой, чтобы по ней можно было проехать на волочи-жуке, и она выглядела так, словно от этой тропы всеми силами старались отвлечь внимание. Разбросанные по тропе камушки, словно показывающие, до чего же неудобно тут ходить, и сухие ветки, делающие вид, что лежат тут с прошлого года, и кубики жучиного навоза. Лапки растущего на обочине спорыша стянуты на тропу, похоже, граблями, так что на самой обочине образовались проплешины.
— А коли местных спрошаешь, чего ся дорога сокрыта — на местных глухота опускается, — продолжал громко шипеть Илидору в спину Ыкки. Его вибриссы нервно подёргивались. — Глухота с икотой вперемиш. Хоть на людёв, хоть на полунников. Не дело ходить по сий дороге, Илидор. Не дело даж смотреть на сю дорогу приметливо, если ты хошь знать мою думку.
Илидор склонил голову к другому плечу. На его взгляд, чтобы сделать эту тропу ещё более приметной, местным оставалось только поставить у поворота охранников, бубнящих: «Да нету здеся никакой тропы и не было никогда, ехайте себе дальше на север, путники дорогие». После вчерашней бесплодной погони, уведшей кочерга знает как далеко в лес, да после ночёвки в гари на голодный желудок Илидор не был особенно расположен к долгим пререкательствам с Ыкки. А вот к тому, чтобы ломиться куда-то, красиво ломая дрова, — очень даже был.
Дракон щёлкнул волочи-жука по панцирю, и тот запереборкал ногами, сворачивая на «сокрытую» тропу.
— Илидор! — в голосе Ыкки непостижимым образом смешались сердитые и умоляющие нотки. — Илидор, ты не слыхал, чего я говорил?
— Слыхал, — бросил тот через плечо. — Просто мне плевать.
— Плевать тебе, зна-учит? — голос Ыкки взвился выше, сделался громче, в нём начали прорезаться нотки истошного «Ма-ау?», и нижние ветви кряжичей сонно закряхтели: кто это, дескать, понарушил наш покой? — Ну хорошо! Ток я туда — ни лапой! Хошь ехать по сей дороге — ехай сам, одиночкий, по-унял?
Ыкки заметил, как приподнялись крылья заговорённого плаща на спине Илидора, и подумал, что ещё неизвестно, вообще-то, кто кому наваляет на этой самой сокрытой дороге: древнее злобное чудище, которое там непременно сидит, или вовсе не древний злой Илидор. Но тот всё-таки остановил волочи-жука и некоторое время сидел недвижимо. У Ыкки поднялась дыбом шерсть на затылке. Ыкки очень, очень не хотел, чтобы Илидор обернулся. Он хотел, чтобы Илидор повернул волочи-жука на север, продолжил путь в проверенном, исходно указанном ему направлении и, очень желательно, молча. Ыкки и так взволнован, аж хвост встаёт трубой, он не в силах сейчас смотреть в Илидоровские почти кошачьи золотые глаза, блестящие, словно металл в отсветах пламени. Ыкки не любит металл. Ыкки не желает слышать властный голос, от которого дрожит в животе испуганно и томительно — как от голоса вожака, которому так сладко подчиниться и растянуться перед ним на траве, подставив бок, издавая тёплое урчание, щуря глаза от удовольствия, от счастья этой предначертанностью, которая согревает сердце каждого котуля прайда, который выбирает следовать желаниям вожака…
Но Илидор — не вожак! Что он себе разрешает? Как смеет говорить с Ыкки так отрывисто и властно, смотреть так уверенно и строго, и почему Ыкки должен дрожать хвостом и трепетать животом, слыша этот голос, видя эти золотые, почти кошачьи глаза и упрямо вздёрнутый подбородок, и сжатые губы, и эту опасную, чуждую позу охотничьей собаки, подобравшейся перед тем как рвануть по следу, не щадя собственных ног. И уж тем более — не щадя тех, кому случилось оказаться рядом или двигаться тем же путём.
Вот что, спрашивается, дёрнуло Ыкки помчаться за этим чужаком, который сверкает глазами, бросается волочи-жуками и гоняет по лесу шикшей? Погубит он бедолагу Ыкки, погубит, как пить дать.
Илидор всё не сворачивал ни на одну из троп, потому Ыкки стал ждать, что сейчас Илидор бросит через плечо какие-то резкие, властные, необратимые слова, которым останется только подчиниться или, если достанет сил — воспротивиться. Ыкки повторял и повторял себе, что Илидор чужак и не смеет ему указывать, но... Ыкки был совсем не мастак спорить даже с людьми попокладистей Илидора, не хватало ему на это ни остроты ума, ни гибкости языка, а жизнь в прайде выработала в Ыкки привычку просто подчиняться тому, кто рявкает погромче.
А ведь нет сомнений: Илидор рявкнет. О-о, как он рявкнет!
В животе Ыкки снова болезненно трепыхнулось ожидание беды.
Через всё это было немыслимо трудно понять, чего стоит бояться больше: Илидора или восточной дороги, сокрытой веками, о которой местные полунники не желают говорить. Ыкки до хруста стиснул пальцы в отчаянной и глупой надежде, что от боли его мысли перестанут заполошенно метаться, выстроятся в рядочек по росту и помогут принять правильное решение.
Однако Илидор не стал ни рявкать, ни приказывать, он даже не развернулся к Ыкки, а лишь проговорил с улыбкой, которой Ыкки не видел, но слышал в голосе:
— Ты мне вот что скажи, знаток местности: если по этой дороге никто не ходит веками, то почему она до сих пор не заросла?
Ыкки опешил, открыл рот, закрыл рот, потом опять открыл, ощущая, как язык против его воли сгибается кверху колечком, и глупо переспросил:
— А почему?
— Да потому что местные ею пользуются, — Илидор закатил глаза — это было понятно по тому, как скользнули кудри по его спине — вниз-вверх. — Просто местные не хотят про это рассказывать, вот и всё. Там, верно, нет ничего особенного, ну что прятать в этих краях — грибные места? Контрабанду перебродивших ягод, от которых на душе хорошеет, а в башке хужеет? Я не знаю. Если бы там было опасно, они бы просто сказали, что опасно, вот и всё. Но по этой дороге точно можно проехать. И она ведёт на восток. Значит, по этому пути мы быстрее приедем к Стылому Ручью, чем по тропе, которая ведёт на север. И я поеду по короткой дороге. Мы и так потеряли время.
— И как оно такое случилось, — тихо-тихо прошипел котуль.
— Но ты, если хочешь, можешь тащиться в объезд.
— Если местные тама чего и прячут — так это чтоб неместные не отыскали, — пробормотал Ыкки. — И твоя неуёмная охота поглядеть на это… — Ыкки припомнил слышанные когда-то от другого путника умные слова и повторил их: — Твоя идея не кажется очень безопасной.
— Я же сказал, — цокнул языком Илидор, — если хочешь отправиться в объезд — я не удерживаю.
И, не дожидаясь ответа, щёлкнул волочи-жука по панцирю.
Ыкки очень печально посмотрел на удаляющуюся спину Илидора, на всё ещё трепещущие крылья его заговорённого плаща, потом на тюки, перекинутые через спину своего жука. Покосился на правильную северную дорогу и спросил себя: а проверенное северное направление выглядит ли совершенно безопасным, если отправиться по нему в одиночку? Ведь северная дорога частью идёт через заросли дурмины — если путешествуешь в компании, то это ничего страшного, просто шагов сто нужно проехать, разговаривая погромче и тормоша друг друга, чтобы не одолела сонливость, и главное — ни в коем разе не останавливаться. А вот в одиночку немудрено и задремать так, что проснёшься к вечеру, с носом объеденным змеептичками.