Илидор осклабился. Рычание в горле стало слышнее, и в животе у Ыкки от этого звука зародилась распирающая боевая мощь, развернула его плечи, подняла-вытянула шею.
Полунники пялились на Илидора в растерянности — будто вернувшись вечером в собственный дом, обнаружили, что его охраняет злая и слегка помешанная собака.
Ыкки остро ощущал силу, вихрившуюся вокруг Илидора, — она была необузданнее и мощнее, чем сила трёх последних котульских вожаков вместе взятых, от неё у Ыкии поднимались дыбом волосы на загривке и на руках, живот и грудь сжимала в спазме огромная горячая лапа, Ыкки сам не заметил, как подобрался, хищно прижав к голове уши. На шее самого рослого полунника ясно выделяются кровяные трубки — прыгнуть, вцепиться зубами, вцепиться ногтями, помочь Илидору…
Илидор не давал Ыкки приказа. Илидор подался вперёд, пожирая глазами полунников, лицо его искажала… не усмешка, не ухмылка, а хищный оскал, совершенно звериный, совершенно дикий, невесть как оказавшийся на только что красивом человеческом лице. Рука, сжимающая меч, чуть на отлёте, крылья полощутся за спиной, и под крыльями клубится мрак, при виде которого Ыкки на миг захотелось взмяукнуть и зарыться в папоротники. Но этот миг быстро прошёл, а Ыкки остался на месте — сжатое пружиной тело подобралось для боя.
Ыкки знал: Илидор хочет, чтобы полунники бросились на него. Илидор откровенно и хамски вынуждает их броситься. Полунники тоже это понимали и не знали, кто тут больший идиот. Ситуация требовала немедленно оторвать голову чужаку, который страстно вынуждал их броситься отрывать его голову. Полунники понимали, что чего-то не понимают, и всё стояли перед Илидором, пятеро перед одним, поигрывая мускулами и дубинами, деревенея лицами. В папоротниках пружиной качался котуль — полшага от боевого безумия, ноги уехали к бокам, хвост хлещет траву, шерсть дыбом, уши прижаты, живот прилип к хребту.
Горловое рычание Илидора заклокотало в горле выше, сильнее, чаще, а потом вдруг вылилось смехом, издевательски-низким хохотом, от которого звериный оскал его лица мгновенно сменился безудержным, яростным весельем, смех летел в лицо полунникам крупными бусинами, вплетался в бушующие вокруг Илидора потоки силы, глумливо выплясывал вокруг статуи воительницы, щекотал кору стоящего за статуей кряжича, пробирался выше и выше по стволу, путался в ветках, щёлкал по листьям.
Одновременно, с воинственным рёвом, все пятеро полунников бросились вперёд, поднимая дубины, Илидор звонко хлопнул крыльями и, словно в танцевальном па, достал кончиком меча руку ближайшего полунника — тот выронил дубину, вопя, Ыкки сиганул на другого полунника и впился ему в горло, тот пнул Ыкки коленом в живот и локтем в висок, а потом Илидор вдруг рявкнул так, что на миг в землю вжались все.
Ещё один танцующе-текучий поворот — и меч Илидора возвращается в ножны, а сам Илидор стоит за спиной статуи, по колено ушедшей в землю, стоит, опираясь обеими ладонями на её голову, обнимая её крыльями и беззвучно смеётся, глядя на полунников.
Ыкки откатывается обратно в папоротники, сплёвывает кровь и песок.
Искусанный им полунник сидит на земле, качаясь, зажимает ладонью неглубокую рану в шее. Сидит, забыв про Ыкки, смотрит на Илидора ошалело, силится сглотнуть сухим горлом. Почти в такой же позе сидит полунник с раненой рукой, так же тяжело дышит, зажимая рану, так же смотрит на Илидора, едва ли веря собственным глазам.
— Твою грибницу, — сплёвывает старший полунник и делает шаг вперёд. — Да кто ты такой! Что смеешь! Касаться! Кьеллы!
— «Кьел-лы», — издевательски шипит в ответ Илидор и чуть распахивает крылья, чтобы полунники увидели, как он медленно, с нажимом проводит ладонями по плечам статуи, умудряясь сделать это настолько похабно, что полунники разом ахают и лица их из зеленовато-бледных становятся розово-зелёными.
Один роняет дубину и отступает, прикрывая голову руками, оглядывается на чёрную часть чащи за своей спиной. Губы его дрожат, руки подёргиваются, он пытается, видно, произнести слова молитвы, но слова выпали из его памяти и он только бубнит: «Возмездный, возмездный». Двое других полунников тоже отступают, оборачиваясь к лесу испуганно и в то же время с яростной и жадной истовой надеждой, ожидая, желая, чтобы Илидора сейчас же поразила какая-нибудь кара, или хотя бы древний кряжич свалится ему на голову. Двое раненых сидят, раскрыв рты, и затравленно следят, как гладят статую ладони Илидора. Ыкки тоже смотрит на его ладони, тяжело дышит и поджимает живот, кончик хвоста дрожит.
Кара не настигает Илидора, кряжич не валится на голову. Илидор неторопливо оглаживает стан статуи открытой ладонью сверху вниз, а потом, так же издевательски-медленно, ведёт кончиками пальцев снизу вверх, по бёдрам каменно-плетёной Кьеллы, по её бокам, плечам, едва касаясь — по шее и щекам, с нажимом — по вискам, совсем рядом со злющими лисьими глазами, полными такой яростью, которую только возможно заключить в неживую материю, а потом ладони Илидора резко и сильно ложатся на голову статуи и всем чудится стук сундучной крышки. Илидор смеётся, громко, в голос, крылья плотно схлопываются, заключая Кьеллу-статую в его объятия, закрывая её полностью, и кажется только, что ненавидящий взгляд жжёт полунников через крылья.
Смех обрывается. Илидор сжимает губы в нитку, плечи его поднимаются, всё тело изгибается-застывает в каком-то сверхчеловеческом напряжении, и статуя, очерченная крыльями, начинает опускаться в землю.
— Не-е-е! — кричит полунник с раненой шеей, пытается ползти вперёд, натыкается на взгляд Илидора и останавливается, поднимается на колени в мелкой пушистой пыли. — Не-е-е! Кьелла!
— Что ты-ы? — старший полунник роняет дубину, изо рта его стекает слюна. — Что ты такое?
Из чащи по-прежнему не вырывается карающей длани. Кряжич за спиной Илидора не издаёт ни звука. Солнце, как ни в чём не бывало, брызгает золотыми лучами в золотые волосы, словно происходящее забавляет его. Статуя погружается в землю, как в кисель, всё ниже и ниже, и наконец Илидор давит на её голову не ладонями, а ногой, со злым, издевательским интересом наблюдая, как пропадают в рыхлой почве рот, нос, злые лисьи глаза. Когда над землёй остаётся только макушка, Илидор берёт плошку с зёрнами и высыпает их поверх, а потом небрежно, ногами набрасывает сверху палой листвы. Он дышит тяжело, как после долгого бега.
Ыкки чувствует, как дрожат и подгибаются его ноги. Злая мощь вокруг Илидора идёт на спад, но Ыкки хочет, чтобы она никогда не заканчивалась. Он с жалобным «Ма-ау?» делает шаг к Илидору, потом ещё шаг. Ноги едва держат, тело скованно спазмом ожидания. Можно разорвать ещё одно горло, ну пожалуйста?
Илидор встряхивает крыльями. Они всё ещё приподняты шатром за его спиной, но под ними больше нет мрака.
Полунники сидят на земле, одинаково вцепившись руками в чёрно-зелёные, похожие на жёваную ряску волосы, покачиваются из стороны в сторону, смотрят на Илидора остановившимися глазами.
— Кьеллы. Здесь. Нет. — Он роняет слова, как тяжёлые монеты.
Полунники слышат слова, но смысл их теряется по дороге, растворяется в нагретом солнцем воздухе. Полунники своими глазами увидели низвержение древнего божества, за которым не последовало ничего, и в это нельзя поверить. Полунники не понимают, что они должны делать дальше, ведь низвергнуть божество могло только другое божество, но разве может им быть этот чужак?
— Кыш отсюда, — отрывисто велит он, и полунники, постоянно оглядываясь, поддерживая раненых, спешно растворяются в лесу.
На земле остаются лишь следы босых ног, капли крови и две дубины.
— Как ты сотворил сё? — с трудом выговаривает Ыкки, когда скулёж полунников теряется в подлеске.
Тело и голос всё ещё не слушаются Ыкки.
— Учуял под ней трясинник, — признаётся Илидор.
— Кьелла могла страшно покарать тебя, — с трудом сглатывая, выдыхает Ыкки, делает ещё один шатающийся шаг к Илидору. — Должна была покарать.
Илидор фыркает. На лице его досада, словно он жалеет, что всё закончилось.
— Зачем ты сотворил сё? Отчего хотел драки? — шёпотом спрашивает Ыкки.