командования.
- Знаете, что я сейчас пишу, капитан Саблин? - Беннигсен, наконец, отложил перо, и на стол
соскользнула капля чернил, на что, впрочем, генерал обратил столько же внимания, сколько на
красиво лежащий на плече капитана белый перьевой султан треуголки.
Заведомо уважительное обращение Беннигсена разительно отличалось от простого русского "ты",
которое бросали при разговоре Суворов и Кутузов, и эта прусская вежливость пришлась не по нутру
капитану. К тому же тихий голос генерала заставлял прислушиваться, а упустить помимо наград еще
и какое-либо слово главнокомандующего Саблин позволить себе не мог.
- Никак нет, ваше высокоблагородие! - отчеканил он, еще более вытянувшись в струну, которой
позавидовала бы испанская гитара.
- Сегодня утром казаки Платова поймали троих дезертиров. Суд был коротким, а приговор -
безжалостным. Их расстреляли недалеко от места, где и схватили, - Беннигсен замолчал и
уставился в писанину, словно забыл, о чем хотел сказать. После чего набожно перекрестился и
продолжил. - Расстрел - мера крайняя, но вынужденная. Казнить приходится ежедневно, и все едино
каждый день полки не досчитываются людей. Нынче вечером мы потеряли сбежавшими еще дюжину
солдат, а всего за последнюю неделю - сто четыре. Сто, капитан, четыре! - медленно повторил он,
давая возможность Саблину прочувствовать всю сложность ситуации. - Моральный дух войска низок
как никогда. Мы находимся в чужой стране, Бонапарт преследует нас по пятам, еще и солдаты
разбегаются, как вши от гребня. Помощи из России ждать не приходится, а его величество, словно
в насмешку, присылает полуэскадрон драгун.
Слышать подобный эпитет в адрес родного полка было неприятно, но Саблин молчал, лишь небритый
подбородок задрался еще выше.
- Награды его величества за ад Пултуска могли бы поднять дух войска, капитан. Ничто так не
бодрит, как заботливое внимание императора.
Саблин понял, что генерал приступил к главному.
- Вам, капитан, была оказана высшая милость и доверена важная миссия, целью которой являлось
сохранение армии.
Беннигсен суровым взглядом окинул стоявшего перед ним драгуна. Это был высокий, широкоплечий
солдат, чьи виски уже посеребрила седина, а лицо украшали пышные кавалерийские усы и шрам на
переносице. Мятые лосиные панталоны и черный платок на шее указывали на неопрятность офицера,
но, насколько генерал слышал о Саблине, они были свидетельством того, что капитан в первую
очередь заботится о солдатах, и только потом думает о себе.
- Я знаю о ваших подвигах, капитан, - вежливость пруссака начинала раздражать, но Саблину
оставалось только кивнуть в знак признательности. - Рымник, Измаил, Прага. Вам доверял сам
Суворов, и император поступил так же. Но вы не оправдали его ожиданий. Более того, вы погубили
армию.
Саблин не представлял, как можно уничтожить многотысячное войско за те несколько часов, что он
был при штабе, однако перечить не имел права.
- Виноват, ваше высокоблагородие.
Беннигсен вновь взял перо, окунул в чернильницу.
- Кто-нибудь кроме вас повинен в пропаже наград?
Подпоручик Карпов в равной степени мог разделить с капитаном вину за содеянное, однако Саблин
не имел привычки прятаться за чьей-либо спиной.
- Никак нет, ваше высокоблагородие.
Генерал одарил драгуна высокомерным взглядом из-под кустистых старческих бровей и склонился над
бумагами.
- На рассвете предстоит баталия, - голос главнокомандующего опять стал едва слышен. -
Санкт-Петербургский драгунский в полном составе, как и положено, будет стоять на левом фланге.
Кроме вашего полуэскадрона. Вам, капитан, надлежит прикрывать центральную батарею Остен-Сакена.
Не смогли приободрить людей монаршей благодарностью, делайте это собственным примером.
Перо заскрипело по желтой бумаге, взору Саблина явилась проплешина на генеральском темени. Суд
был окончен, и приговор - вынесен.
Сотне юнцов надлежало находиться в резерве и издали следить за ходом битвы. Понюшка пороху
должна была быть легкой, такой, чтобы не раздражать неокрепшие легкие, и позволить постепенно
привыкнуть к ужасам войны. Но усталый кивок головы генерала отправил их в самое пекло, на
защиту центральной батареи.
Батареи, которая изрыгнула очередной залп в сторону французов.
- Прикажете отвести людей подальше от линии огня, ваше благородие?
Вопрос вывел Саблина из оцепенения. Оглянувшись, он увидел подпоручика Карпова и юного корнета
Климова. Семнадцатилетний Климов впервые наблюдал сражение, и, как когда-то сам капитан, рвался
показать себя. Он нетерпеливо дергал уздечку, заставляя лошадь топтаться на месте,сверкал
взглядом и новой каской и то и дело поправлял на груди перевязь с лядункой. Однако при всем
рвении юноша понимал, что, пока орудуют пушки, кавалерия ожидает своей очереди.
Французское ядро упало в двух десятках шагов перед ближайшим единорогом, но снег опять не дал
ему срикошетить.
- Для чего? - заметил волнение на лице корнета капитан.
- Подпоручик уверяет, что кровь очень трудно смывается с вальтрапов, - попытался пошутить
Климов.
Саблин бросил укоризненный взгляд на Карпова, на что тот, словно извиняясь, пожал плечами.
- Не стоит. Главный противник в бою не ядро и не картечь, а штык и сабля. Больше всего солдат
погибает в рукопашной схватке, Климов. А пушки только звучат громко, да застилают поле дымом.
Поверь, скорее Наполеон наградит меня орденом Почетного легиона, чем всадника поразит ядро.
По лицу юноши скользнула улыбка, но плечи слегка дрогнули. То ли от внезапных криков одного из
расчетов, в который-таки угодил вражеский снаряд, оторвав ногу артиллеристу и повредив лафет
единорога, то ли от резко выпавшего снега.
- Этого еще не хватало! - Карпов приправил возмущение крепким словечком и поднял воротник