— Но у меня есть мой долг! — рявкнул граф. Он посмотрел на Чендоса:
— Есть у меня долг, сэр Джон?
— Несомненно, милорд, — утешил его Чендос. — С другой стороны, долг можно рассматривать с разных точек зрения. И может вполне оказаться, что переговоры с твоим троллем из подземелья — лучший способ выполнения этого долга.
— Ты так считаешь? — спросил граф. У него не было длинной бороды, как у Каролинуса, чтобы жевать ее, выражая недовольство в подобных случаях. Но Джиму показалось, что, будь у графа борода, он бы ее жевал.
— Конечно, милорд, — быстро сказал Джим, надеясь, что обнаружил брешь в обороне графа. — Вообще говоря, ты единственный, с кем тролль согласен иметь дело. Он, конечно, не будет говорить ни с кем, кроме тебя, и предварительные переговоры, скорее всего, абсолютно необходимы для той цели, которой ты хочешь добиться, — не допустить дальнейшего расшатывания замка, не допустить появления новых трещин в стенах.
— Ты знаешь об этом? — рявкнул граф, наливаясь яростью. Брови его сдвинулись.
— Да, милорд. Каролинус мне рассказал.
— Ax… гм, — вздохнул граф, успокаиваясь.
— Я как раз хотел сказать, милорд, — продолжил Джим, — что для того, чтобы обнаружить неизвестного тролля, несомненно, нужна предварительная беседа. Она возможна только на самом высоком уровне, между живущим в замке троллем и тобой.
— Предварительная беседа? — Граф широко раскрытыми глазами уставился на Джима.
— Переговоры, — объяснил Чендос.
— Ах, переговоры, — протянул граф. — Что ж, я полагаю, существует…
— Правда, — задумчиво, словно только для себя, заговорил Чендос, — подобного прецедента нет. Сомневаюсь, чтобы какой-либо граф где-либо в мире вел когда-либо переговоры с троллем столь преклонного возраста, троллем, который жил здесь, когда римляне правили нашим островом. Вообще говоря, я в этом уверен. История сохранила бы столь необычное событие. Имя графа было бы не только большими буквами вписано в монастырские хроники, но и осталось бы в памяти простого народа…
— Гм…— Граф, прочистив горло, вопросительно посмотрел на Чендоса, который разглядывал, что-то вдали и не хотел встречаться с ним глазами. — Его имя осталось бы в памяти? Да-да. Полагаю, так и произошло бы, конечно, случись такое. Да, ты совершенно прав.
Мысли галопом неслись в голове Джима. Брешь, которую он обнаружил в позиции графа, была очень умно использована Чендосом для того, чтобы задеть тщеславие хозяина замка. В этом мире четырнадцатого столетия, как обнаружил Джим, людей отличала важная черта: все они были несостоявшимися актерами. Наследный принц, например, мог разбрасываться милостями и подарками направо и налево, как ему заблагорассудится. И делал это, несмотря на все попытки сдержать его. Он чувствовал себя вправе, ведь это по-королевски. И какую бы роль судьба ни уготовила человеку, он играл ее до конца.
Каждый король хватался за любую возможность выглядеть большим королем, чем прочие. Каждый принц стремился быть большим принцем, и так далее, включая и графа. Это распространялось и на людей более низкого ранга, каждый стремился показать себя больше и лучше, чем другие из его сословия. Вот и сейчас граф Сомерсетский, стоя перед Джимом, уже видел, как монахи вписывают его имя в хроники. Перспективы намечались самые радужные. Граф был рыцарем и должен всю жизнь оставаться рыцарем, а способы попасть на главную сцену были весьма опасны, и на это надо еще осмелиться. Таким образом, к тому времени, когда люди, подобные графу, сэру Брайену или сэру Гаримору, созревали, чтобы перейти из сквайров в рыцари, они хватались за малейшую возможность, едва перед ними блеснет луч надежды. Цена раны или даже смерть легко забывалась в предвкушении удачи. Ясно, что графом сейчас владели такие мысли.
Однако за последние десять лет граф успел осознать, что в жизни есть и иные ценности, кроме меча и копья. Это осознание вместе с пониманием, что жизнь хороша, что он может прожить еще довольно много лет, заставили графа отступить перед соблазном войти в хроники.
Джим рискнул продолжить игру. Граф еще оборонялся, но именно сейчас или никогда надо подтолкнуть его в нужном направлении. Джим намеревался по возможности не посвящать графа в то, что Каролинус и Арагх хотят участвовать во встрече. Джим решил прощупать почву просто потому, что не доверял графу, полагая, что известное ему может стать достоянием всех.
Если бы граф поклялся не разглашать сказанное Джимом, все было бы надежнее. Но попросить графа дать такую клятву было бы худшим из оскорблений. Тот мог заартачиться и заявить, что его слова вполне достаточно, и вообще-то так, наверно, и есть, но Джим все же сомневался.
— Не соблаговолит ли милорд пройти к бойнице? — сказал он.
Они находились в верхней комнате башни, и из бойниц открывался прекрасный вид на фасад замка и поле между зубчатой стеной и опушкой леса.
— Зачем? — рявкнул граф.
— Я хочу кое-что показать милорду. Это очень важно и должно остаться тайной, если ты позволишь мне…
Граф издал недовольное ворчание, но подошел к бойнице и глянул в нее.
— Видишь, милорд, вот здесь, за зубчатой стеной, за опушкой леса, небольшой проход между деревьями? Возможно, он узок для того, чтобы два благородных человека могли сразиться на копьях, но во всех остальных отношениях это прекрасное место. Вокруг густые заросли, за исключением той стороны, что обращена к замку. Секретность же нужна для того, чтобы мой учитель Каролинус использовал свои великие магические способности вне замка, благословленного епископом, и устроил наиболее удобное место для переговоров между тобой и троллем. Я сяду за стол с вами, а Каролинус будет стоять рядом. Заметь, мы будем видны с зубчатой стены замка, она оттуда не далее чем на расстоянии полета стрелы. Твои воины будут наблюдать за нами со стены, готовые при необходимости тотчас подойти.
— Ха! — воскликнул граф, продолжая сомневаться.
— Здесь есть лишь одна трудность. Дело в том, что тролль ни за что не согласился бы на встречу, если бы знал, что она состоится на открытом месте. Поэтому Каролинус использует магию, чтобы троллю казалось, будто он скрыт плотной стеной деревьев и его никто не видит. Вы же двое и я-в обличье дракона на случай трудностей с троллем — будем совершенно невидимы для окружающих.
Граф уставился на указанное место, потом повернулся и воззрился на Джима. Вскоре его лицо просветлело.
— Ха! — выдохнул он.
Джим оживился. В этом «ха!» он услышал все, что ему требовалось. Однако взгляд графа вновь затуманился.
— Но мой долг…— в сомнении проговорил он и бросил взгляд на Чендоса.
— Милорд, — мягко произнес Чендос, — о долге, несомненно, следует думать в первую очередь. С другой стороны, некоторые вещи стоят выше обыденного…
Глаза Чендоса сверкнули, перебегая от Джима к графу, это длилось лишь мгновение, и Джим не был уверен, что Чендос бросил взгляд на него. Тем не менее, лучше воспользоваться возможностью, чем упустить ее.
— Извините, что прерываю вас, — сказал Джим, — но, возможно, в этом деле имеются отдельные подробности, которые тебе, милорд, лучше обсудить наедине с сэром Джоном. Пожалуй, мне лучше сейчас покинуть вас, вы всегда можете послать за мной, как только я понадоблюсь.
Граф хмыкнул, Чендос кивнул, и Джим вышел в коридор, чтобы отправиться к себе и немного отдохнуть в тишине — если там возможна тишина — с Энджи.
— Когда долг касается важнейших вещей, которые плохо понимают обычные люди, или даже, если угодно, мелкопоместное дворянство, милорд…— заговорил Чендос, когда за Джимом закрывалась дверь.
Джим поспешил вниз, испытывая огромное облегчение. У него не было никаких сомнений, что миссия Чендоса увенчается успехом, тот найдет путь к сердцу графа. Джим заметил реакцию графа, когда тот услышал, что его воины будут наготове и помогут, увидев, что между ним и троллем не все гладко. Это объяснение скорее всего снимет последние сомнения графа. Хозяин замка не боялся жестокости судьбы. Он боялся потерять то, что осталось ему в жизни, или получить раны, которые не позволят ему наслаждаться жизнью. В представление о полноте жизни входила, наверно, и Агата Фалон.