— Хорошо же! Тогда сами за себя отвечайте!
Внезапно все трое оказались на краю света.
Глава 3
Несомненно, это был край света. Указательных знаков, конечно, здесь никаких не имелось, и на скале поблизости надписей тоже не было, но просто невозможно было себе представить, что это какое-нибудь иное место.
Край света напоминал шпору, выступавшую на большой высоте из склона горы. Гора, частью которой он, возможно, являлся, скрывалась в тумане, а видимый ее выступ достигал высоты пятнадцати-двадцати футов.
Книзу шпора сужалась, переходя в острие, упиравшееся, кажется, в бесконечность, если только бесконечность могла существовать за плотной пеленой тумана, скрывавшего гору и мешавшего определить, что таится за острым краем шпоровидной скалы.
В нише, которую образовала скала футах в двадцати от края шпоры, висело огромное гнездо, на вид сработанное из чего-то золотистого, похожего на крученый шелк. В гнезде дремал кто-то, смахивающий на павлина, но величиной со страуса.
Однако это был не павлин. Прежде всего потому, что таких красивых павлинов в природе не бывает. Хвостовое оперение птицы включало весь спектр цветов и такое буйство оттенков, что у Джима голова пошла кругом.
Птица дремала с довольной улыбкой в изгибе клюва, не дремали только громадные песочные часы возле ее гнезда. Они были выше Джима, но лишь очень тонкая струйка песка могла медленно одолеть крохотное отверстие между верхней и нижней частью.
Часы состояли из двух гигантских стеклянных шаров, соединенных узким горлышком, и были заключены в изящный каркас из темного дерева. Песок, практически весь, находился в верхней половине часов, и только несколько песчинок успело проникнуть вниз, где было изображено счастливое лицо. Точнее, оно было изображено некогда как счастливое, но теперь являлось каким угодно, только не счастливым. Джим вынужден был взглянуть на него дважды — только тогда он сообразил, что лицо перевернуто. И действительно, это было очень несчастное счастливое лицо, перевернутое вверх тормашками.
— Феникс! — резко произнес Каролинус. — Феникс и его тысячелетние песочные часы!
Джим и Энджи уставились на гнездо и часы.
— Отчего же…— начал Джим, но его прервали часы, на счастливом лице которых внезапно разверзся рот.
— Действительно, отчего же? — пронзительно заверещали часы сердитым голосом, — Ты это хотел спросить? Я ведь делаю свое дело? Я ведь терпелив? Я прождал целое тысячелетие, разве нет? Разве я просил сверхурочных? Разве я просил отдыха? У меня не было никаких неприятностей с сотворения мира, я имел дело с бесчисленными Фениксами, пока не явился этот. У него хватило наглости, смелости…
Счастливое лицо начало брызгать слюной, и Каролинус поднял руку.
— Тише-тише, — успокаивающе заговорил он, — мы все понимаем.
— Что ж, я рад, что меня хоть кто-то понимает, — сказали песочные часы, внезапно переходя на бас. — Можете себе представить, Джим и Энджи…
— Откуда ты знаешь наши имена? — спросила Энджи.
— Тихо, помолчи! — нетерпеливо прервали ее часы.
— Тихо, помолчи! — вторил им Каролинус.
— Но откуда ты знаешь? — настаивала Энджи.
— Я знаю все! — ответили часы, вновь переходя на фальцет. — Как вам это нравится? Видите, он спит. А его время вышло! Просрочено уже девять дней тринадцать часов сорок шесть минут… а он все спит. Это не моя вина. Я разбудил его вовремя, как раз, когда истекло его тысячелетие. Кто мог вообразить, что Феникс с его пренебрежением к своим обязанностям, с его…— Часы снова забрызгали слюной.
— Ну-ну, — успокаивающе проговорил Каролинус.
— Но это невыносимо, маг, ты же знаешь, — ответили Каролинусу часы.
— Здесь нет твоей вины, — отозвался тот. — Ты его будил. Он поднялся, и с этого момента ответственность легла на его плечи.
— А как же я? — вскричали часы. — Ведь я считаю уже вторую тысячу лет. Вы полагаете, что этот бездельник проспит еще тысячу лет, а мир будет его ждать? Это его вина, но мир-то смотрит в первую очередь на меня. Все смотрят на меня и думают: «Почему же он ничего не предпринял?»
— Нет, тебя не осудят. Расскажи обо всем Джиму и Энджи и ты сам увидишь, согласятся ли они с тем, что это твоя вина и что кто-нибудь сможет тебя обвинить.
— Возьмите это на заметку, ДжимиЭнджи, — сказали часы вновь на басовом регистре, в порыве чувств выговорив оба имени слитно, отчего они прозвучали как имя одного человека. — Я разбудил Феникса, а его не так-то просто разбудить. Он всегда был страшным соней. Я разбудил его, и он встал, слегка пошатываясь, поискал в гнезде, нашел кремень и сталь, попытался высечь огонь, но высек лишь крохотную искорку, недостаточную, чтобы вспыхнуло пламя и он смог, сверкая, взлететь к небесам, подобно горящей звезде, как ему и подобает, ведь он должен предвещать Земле начало нового тысячелетия. С этой минуты и до двадцать четвертого столетия, вы ведь это понимаете?
Джим и Энджи согласно кивнули,
— Так вот, искра не занялась и, и… я не знаю, как это сказать, — всхлипывая, продолжали часы, — но он сразу зашвырнул куда-то кремень и железо, и я слышал, как он говорил: «О, к чертовой матери все это!» Потом он поплелся обратно в гнездо и тотчас опять заснул.
Капельки влаги выступили на стекле там, где оно соединялось с каркасом, и покатились вверх по выпуклой стенке верхнего шара к узкой перемычке и вокруг нее.
— Вот, смотрите, — фальцетом всхлипнули часы, — даже мои слезы текут неправильно!
— Ну-ну, — сказала Энджи.
— И они еще обвинят меня, — хлюпали часы.
— Нет, не будут, — хором проговорили Джим и Энджи.
Слезы перестали течь вверх, и лицо на нижнем шаре песочных часов попыталось слабенько улыбнуться:
— Вы правда так думаете?
— Я уверена! — заявила Энджи, — Нельзя быть таким нечестным!
— Хуже всего то, — проговорило лицо более спокойным и рассудительным тоном, — что на Земле мне никто не помогает. Если бы кто-то потрудился устранить неприятности, которые люди создали для самих себя, Феникс проснулся бы снова, хочет он или нет, и уж тогда он не смог бы больше заснуть. По-вашему, это случится?
— Я уверена в этом, — твердо сказала Энджи.
— Это меня успокаивает, — сказали часы. Они уже улыбались, лицо на шаре стало по-настоящему счастливым. — Я узнаю об этом сразу же, потому что тогда я вновь повернусь правильной стороной и песок, который уже просочился сквозь горлышко, вновь посыплется туда, куда положено. Ох, просто не могу дождаться!
— Полагаю, — голос Каролинуса звучал почти зловеще, — вам лучше закончить разговор, Энджи и Джим. И отправляться. До свидания.
— До свидания, — ответили часы. — До свидания, ДжимиЭнджи.
И они вновь оказались у стены замка Маленконтри. Солнце немного поднялось над горизонтом, и казалось, что действительно слегка потеплело. Брайен, Геронда и Арагх со всем своим окружением уже приближались к воротам в стене.
— Ну, вот, — сказал Каролинус Джиму, — вот ты и увидел. Темные Силы вновь принялись за свое, и их надо остановить. Тебе есть что делать, и твоя работа начнется с посещения праздника у графа, поедете оба, и ты, и Энджи.
— Увы, — сокрушенно вздохнул Джим, — я вновь против Темных Сил!
— Конечно! — сказала Энджи. — Это просто нечестно, Каролинус! Ты же сам сказал, что посылаешь мага ранга С совершить то, что не в состоянии сделать самые могущественные маги этого мира!
— Конечно, это нечестно! — оборвал ее Каролинус. — Но кто внушил тебе мысль, что в этом мире должна править честность? И разве она правила там, в том мире, откуда вы прибыли?
Энджи молчала.
— Неважно, — устало произнес Джим. — Я, конечно, поеду, Энджи…
За стеной послышался крик, почти утонувший в шуме и гаме, поднятыми часовыми, которые сообщали, что у ворот остановились и хотят войти сэр Брайен и леди Геронда, Энджи сжала локоть Джима, будто говоря, что тоже готова ехать, если поедет он.
— Впустите их! — крикнул Джим часовым и повернулся к Каролинусу: — За чем я, собственно, должен следить?