Блюдо оказалось на удивление приятным и очень сладким. Сахар неожиданно пробудил аппетит, который Джим, кажется, потерял часа два назад. Красным цветом блюдо было обязано айве, а золотистое и белое оказались медом и взбитыми сливками. Фокус заключался в том, чтобы подцепить все три компонента одной ложкой. Джим обнаружил, что быстро опустошает чашку, — сахар помог ему прийти в себя.
Однако его настроение не исправилось.
— Посмотри на этих, за длинными столами, — проворчал он Энджи, — они заставили меня пить и петь с ними всю ночь! Вот уставились!
— Ничего подобного, — утешающе прошептала Энджи. — Никто из них даже не смотрит на тебя. Кстати, ты хочешь лечь сразу, как вернешься в комнату?
— Хочу.
— Тогда почему бы тебе не перенести свой матрас в комнату Брайена? Он еще задержится здесь и, наверняка, легче переносит храп, чем мы.
— Сегодня я не буду храпеть, — пообещал Джим.
— Не обязательно. Кроме того, если ты переселишься к Брайену, мы с Робертом не будем тебя беспокоить. Да, сиди же еще…— Ее последние слова были вызваны тем, что Джим начал подниматься.
— Как, еще? — проворчал Джим.
— Выпей немного вина с пряностями. Джим содрогнулся. Он избегал пить даже из своего кубка, в котором было больше воды, чем вина. Но все-таки заставил себя проглотить немного вина с пряностями из квадратного кубка, который перед ним поставили.
— А теперь улыбнись, — пробормотала Энджи. — Хорошо. Вставай. Поцелуй меня… Нет-нет, Джим, в щеку, Джим… в щеку! Ну и манеры! Мы же на людях. А теперь иди.
И Джим ушел.
Он медленно, с восхитительным ощущением свободы и отсутствия всякой спешки выплывал из глубокого сна. Лишь где-то на краю сознания пробуждалось предчувствие беспокойства. Это чувство постепенно вылилось в воспоминание, что он проспал ночь в комнате Брайена, а не в своей — с Энджи, Робертом и служанками.
Он не спешил открыть глаза. Он явно проспал час, когда обычно просыпался. Брайен, наверно, давно ушел, поднявшись и одевшись тихонько, чтобы не побеспокоить друга. Добрый старина Брайен! Что же касалось дел на сегодня, то не намечалось ничего особенного. Может, стоит остаться в постели и продремать весь день.
Но тело имело явно другие намерения. Казалось, оно твердо решило проснуться, нравилось это Джиму или нет. Он неохотно открыл глаза, но яркий луч солнца, проникавший сквозь бойницу в стене, заставил его зажмуриться.
Медленно и осторожно он вновь открыл глаза. Когда зрение вернулось к нему, он заметил человека, сидящего совсем рядом за столом. Еще через несколько секунд он понял, что это Брайен, полностью одетый и сидевший перед кубком, — скорее всего, он пил вино с водой. Даже его старый друг не начинал день неразбавленным вином — за исключением особых случаев. Брайен задумчиво глядел на него. Джима ослепил солнечный свет, и он не видел ничего, кроме Брайена.
Да и что особенного он мог увидеть, только кровать и пару стульев…
— А, Джеймс, — приветливо проговорил Брайен, — проснулся?
Джиму очень хотелось ответить «нет», но здравый смысл подсказывал ему, что трудно отрицать этот факт, тем более что глаза его открыты и он смотрит на Брайена.
— Да, — ответил он и обрадовался, что его голос звучит нормально, а не хриплым вороньим карканьем, как в прошлое утро.
Свет из бойницы в стене все еще резал ему глаза. Джим свернул матрас, прислонил к стене, уселся на него и снова натянул на себя одеяло. В комнате было прохладнее, чем ему показалось сначала. Сидя на матрасе, он разглядывал Брайена.
Солнечные зайчики все еще плясали у него перед глазами, и, пожалуй, только они и освещали комнату, потому что солнечный луч, проникавший через бойницу, предназначенную для лучника, был очень узок.
Джим заметил, что Брайен еще не одет для охоты на лис или соколиной охоты. Он сидел в одной рубашке, домотканой, из ярко-зеленой шерсти, достаточно плотной, в двадцатом веке ее назвали бы свитером, но в эту эпоху она считалась легкой одеждой, в которой мужчина, считающий себя благородным человеком, не мог чувствовать себя прилично одетым.
— Не хочешь ли ты чашечку этого горячего питья, как там его называют? А, чаю, его пьет Каролинус.
— Чаю? — повторил Джим.
Затем он заметил на столе большой кожаный кувшин, на котором почерком Энджи было написано: «Кипяченая вода». Слух подсказал ему, что бульканье исходит от стоявшего на огне в камине дорожного чайника.
Кофе в Англии еще не знали. Но у Каролинуса имелся чай, и Энджи удавалось время от времени выпрашивать у старика немножечко чайного листа. Каролинус твердо отказался объяснить Джиму, как магически получить кофе или чай, и не пожелал сказать, почему. Наверно, из-за того, что другие маги не одобряли его чаепитии. Но это была только догадка Джима.
Одна из причин, почему Джим тосковал по двадцатому столетию, заключалась в том, что он любил пить по утрам горячий напиток. Лучше всего кофе, а за неимением его — чай. Какао тоже пошло бы для разнообразия, но о нем в эту эпоху и не слыхали.
— Конечно. Спасибо, Брайен, — ответил он.
— Что ж, тогда, может, ты будешь настолько любезен и сам приготовишь его. Энджи показала мне, как это делается, но я не уверен, что мне…— Голос его дрогнул.
— Буду только рад.
Джим поднялся с небольшим напряжением, но гораздо легче, чем вчера утром. Он подошел к чайнику, перенес его на стол, нашел чашку с мешочком чая, — Энджи зашивала чайные листья в маленькие мешочки из редкой ткани. Это было очень удобно, особенно в дороге. Дома же, в Маленконтри, они заваривали чай в маленьком чайнике.
Джим приготовил себе чашку чая и вернулся к своему матрасу, Он уселся и начал пить чай, чувствуя, что все в этом мире правильно и хорошо.
Он постепенно приходил в себя, и у него даже появилась мысль, что утро сегодня необыкновенно приятное. Энджи не только заботливо снабдила его кипяченой водой, чтобы разбавлять вино, и чаем, но даже показала Брайену, как его заваривать. Сам Брайен, похоже, отказался от всякой активной деятельности этим утром. Он сидел рядом, ждал, когда Джим проснется, и был готов ухаживать за ним, как за раненым другом.
В другое время эта мысль устыдила бы Джима. Но сейчас ему было очень уютно, он спокойно пил чай, нежился под одеялом в приятной полутьме, — единственный яркий луч света, проникавший в комнату, уже перестал его беспокоить.
В нем зрело убеждение, что он заслужил уют и покой после всего обрушившегося на него в последние дни.
— Как ты себя чувствуешь, Джеймс?
— Великолепно! — Он внезапно понял, что ему очень хочется обсудить то, что его заботит. Ему даже показалось, что, если он в чем и нуждается, так это в отзывчивом собеседнике, но не в Энджи.
О некоторых вещах, которые его беспокоили, он решил не сообщать Энджи. Кроме того, здесь, в средневековой Англии, он научился жить наедине со своими мыслями и заботами. И даже если Брайен ничего не поймет, а он, наверняка, не поймет, будет большим облегчением поделиться с ним.
— Я имел в виду — не совсем.
На лице Брайена появилась крайняя озабоченность.
— О? Ты не болен и не ранен, Джеймс? Конечно, Энджи сказала бы мне об этом. Что тебя беспокоит?
— Пара сотен… ну, в общем, есть кое-что, — поправил себя Джим, осознав, что Брайен может понять замечание о паре сотен неприятностей буквально. — Никогда не думал, что может не получаться столь многое одновременно.
— Я понимаю! — кивнул Брайен. — Кто эта леди?
— Леди? Леди? — Джим обнаружил, что повторяет, как попугай, одно и то же слово. Он уставился на Брайена: — При чем здесь леди?
— А! Э… извини меня, Джеймс. Я подумал… Эти праздники… и ты так занят и надолго исчезаешь. Даже Анджела не знает, почему и куда… Я ошибся. Я…— Было видно, что Брайен очень смущен.
— Да нет же. Господи! — Джим рассмеялся. — Откуда мне взять время для другой… Пока со мной Анджела, этого не случится. Выше голову, Брайен. Это мне надо извиниться. Мое поведение навело тебя на такую мысль. Нет, мои неприятности вполне приличны. Но не менее скверны!