Позже в его полудрему вновь вторгся плачь матери.
– Нет, Джаспер, только не это… ты получил его от короля! – Его дядя сидел за столом и с озабоченным видом пересчитывал монеты и срывал кольца с пальцев. Он поднял руки, чтобы расцепить тяжелое золотое ожерелье из s-образных звеньев, и в этот момент Маргрит закричала. Теперь она сдергивала с пальцев свои собственные кольца и беспрерывно шептала: – Возьми их, возьми их. Зачем мне теперь драгоценности?
Когда были свежие лошади, они продолжали путь. Генрих с гордостью считал себя хорошим наездником. Он мог без устали и подолгу охотиться, но здесь было по-другому. Когда лошади уставали, всадники спешивались, перекладывали седла на новых лошадей и скакали дальше. Генрих намотал поводья петлей на левое запястье, а свободной рукой опирался на луку седла. Его затуманенный от усталости взор запечатлел одну яркую картину: его мать покоится на руках у Джаспера; на ее щеке отметина от грубой кольчуги, и она плачет, плачет, а над ее склоненной головой – перекошенное от страха лицо его дяди.
Груз этого страха несколько ослаб, когда их с готовностью приняли в Пембруке. Маргрит и Генрих провели там несколько спокойных дней, в то время как Джаспер выехал собирать своих соотечественников. Теперь Генрих спал в огромной кровати, которой пользовался его отец, когда приезжал в замок Джаспера; но спал он беспокойно. Эта гнетущая тишина и ожидание рождали у него плохие предчувствия.
Генрих лежал в этой огромной постели и дрожал.
Зло приближалось, и он боялся.
После битвы при Варнете четырнадцатого апреля, в которой Генрих VI вновь был пленен, дни потянулись медленно, как крестьянская повозка, со скрипом и треском. Известие о битве при Тюксбери пришло к ним от посланца мужа Маргрит. Королева была схвачена, а принц, наследник Генриха VI, убит. Дело Ланкастеров погибло вместе с его шестнадцатью наиболее благородными приверженцами. Бэкингем оставался в стороне. Если бы Маргрит с самого начала встала под защиту своего мужа, то влияние его старшего брата на Эдварда обезопасило бы ее.
Генриха успокаивало только то, что Джаспера не было в битве при Тюксбери. Он не мог понять, почему его мать доводила себя плачем до истерики, цеплялась за него, целовала его и висла на нем так, как будто не хотела его куда-то отпустить. Однако через несколько дней он увидел своего дядю в Пембруке. Генриха поразил его безумный вид, и он понял, что влияние Бэкингема уже не может спасти Джаспера. Мальчик избегал своего любимого дядю и в одиночку боролся с разрывающими его любовью и страхом. Следовать ли ему за Джаспером или за матерью? Одиночество только усиливало его мучения, и он решил искать мудрый совет там, где всегда находил его, – в покоях своей матери.
Когда он вошел, мать стояла на коленях, обняв ноги Джаспера, и рыдала. Генрих застыл у двери.
– Я не сделаю этого. Они будут гнать нас на край света, – загробным голосом сказал Джаспер. – Я больше не буду спасаться бегством. Я буду сражаться и умру здесь, где мое место. Видит Бог, – его страдальческий голос внезапно возвысился над стонами Маргрит, – я пытался добраться до них вовремя. Мы пробивали себе дорогу через половину Англии. Мы могли бы повернуть ход этой битвы в свою пользу, но пришли слишком поздно. Те из нас, кто еще остался в живых, не смогут назвать меня предателем!
Джаспер высвободился их объятий Маргрит, но Генрих выбежал, прежде чем они заметили его. Он не знал, что произошло между ними в последующие двое суток, но в середине утра третьего дня Пембрук заполнился тревожными криками. Подвесной мост был поднят и вооруженная стража бегом занимала оборонительные позиции. Что бы там ни замышляла его мать, она слишком долго медлила. Пришло время сражаться и умереть. Генрих вздрогнул, то ли от страха, то ли от лихорадки. Чувство стыда подтолкнуло его к действию: он быстро оделся, схватил меч и выбежал наружу.
– Что случилось, дядя?
Джаспер обернулся, и Генрих вздохнул от облегчения. Что бы там ни говорили о зле, но в нем есть и доля добра. Джаспер больше не выглядел мертвецом или напуганным, он был просто зол.
– Наши собственные люди выступили против нас, – прорычат он. – Это Томас из рода Моргана требует от нас сдаться.
Генрих прекрасно знал оборонительные возможности Пембрука. Занятия тактикой занимали в его расписании такое же место, как и латынь, французский язык, искусство владения мечом и верховая езда.
– Им придется долго ждать, – спокойно ответил он.
– Чтоб весь их род горел в аду! Брат Моргана, Дэвид, со своими людьми находится на пути сюда. Морган говорит, что их еще больше.
– Тогда нам придется сражаться, – рассмеялся Генрих, – если он не врет. Уэльсцы умеют сражаться, но еще лучше врать.
Гнев на лице Джаспера исчез, и его лицо приняло новое, незнакомое Генриху выражение.
– Мой Бог, – мягко сказал он, – ты и в самом деле мужчина, хотя и не дорос, чтобы говорить это.
Несколькими месяцами раньше такая похвала со стороны боготворимого им дяди переполнила бы Генриха радостью. Теперь он знал, что дядя такой же мужчина, как и он сам, только мужчина, которого он любил и который угождал ему. Он все еще помнил, как в детстве часто дурачил дядю, притворяясь больным.
Он отбросил приятные воспоминания.
– Дядя, мы не можем провести с ними переговоры о получении охранной грамоты для моей матери? Бэкингем обещал помиловать ее и даровать ей свободу, если она попросит. Она говорила тебе?
– Да, я думал об этом, но я не осмелюсь. Я не могу доверять обещаниям Маргрит. Я дурак… какой я дурак. В день моего приезда она умоляла меня уехать вместе с тобой, но я не слушал ее.
– Со мной? – Глаза Генриха округлились. Ему никогда не приходило в голову, что он может не получить права на помилование.
– Я подумал, что бегство и необходимость скрываться убьют такого хрупкого мальчика, – произнес Джаспер со вздохом, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к Генриху. – И что за жизнь у преследуемого изгнанника? Лучше один раз пройти через ужас смерти, чем постоянно жить в страхе.
Возмущение полностью овладело чувствами Генриха.
– Почему я не подлежу помилованию вместе с матерью?
– Потому что ты мужчина, а она всего лишь женщина.
Неужели Эдвард собирается уничтожить всех мужчин, которые поддерживали короля Генриха?
Джаспер всмотрелся в его энергичное лицо. Каким бы хрупким он не казался, это был не беспомощный ребенок. Видимо, Маргрит была совершенно права, когда убеждала его в исключительности Генриха, в том, что дело Ланкастеров еще будет продолжено. Однако вне зависимости от его шансов на свободу, пленение и смерть на плахе, Генриху давно пора было знать, почему он должен выбирать между бегством и смертью.
– Нет, Генрих. Эдвард, будь он проклят, не настолько глуп. Он помилует тех, кто не представляет ему опасности. Тебя, мой мальчик, он не может помиловать… никогда. Твоя мать – внучка Джона Боуфорта, внука Эдварда III. В твоих жилах течет королевская кровь. Нет, проклятый Эдвард не сможет этого забыть. Как он может, если твой прадедушка был братом Генриха IV?
– Сводным братом, – механически заметил Генрих. Он знал свою генеалогию, но никогда не думал и не знал, какие опасности она таит для него. – Но он же был внебрачным ребенком!
– Разве внебрачные дети никогда не сидели на троне?
Даже в окружении опасности Джаспер не мог не рассмеяться над юной наивностью мальчика в подобных вопросах.
– Завоеватель Англии, Вильгельм, еще один твой родственник, был незаконнорожденным.
Сочетание слов «незаконнорожденный» и «завоеватель» действительно проясняло дело. Эдвард тоже завоевал свой трон и прекрасно понимал, что право помазанника Божьего было слишком слабым оружием. Таким образом, Генрих оказался единственным мужским отпрыском Джона Гонта. Даже прерванная внебрачная линия престолонаследия могла послужить отправной точкой мятежа.
– Гарри, – Джаспер больше не смеялся, – ты не исключен из помилования, предложенного твоей матери. Она полагает, – и я думаю, что она права, – что помилование было предложено ей, чтобы добраться до тебя. Ты понимаешь, что какие бы красивые слова ни говорил Эдвард, какие бы сладкие обещания он ни давал, ты слишком опасен для него, чтобы быть в безопасности.