========== Глава 1. Штиль ==========
Солнце взошло на западе и село на востоке. Оно медленно и величаво тонуло за линией горизонта, за пламенеющей рябью бесконечных горьких вод, и больше в мире не было ничего. Лишь море, лишь небо без края и смерть, идущая по волнам вровень с подступающей ночью.
Мачты с поникшими парусами сухо скрипели, покачиваясь вместе с палубой. Последнее существо, еще жившее в этой пустыне, распласталось на досках, ловило вечернюю прохладу страшными черными губами, тяжко хрипело, уже не пытаясь встать - тонкий стальной луч, красный от прощального поцелуя солнца, пригвоздил его к просмоленному дереву так же надежно, как игла держит южную бабочку.
Игла. Знал бы Джон…
Ее обступали призраки. Вот вышел вперед капитан - его череп расколот и в нем до сих пор торчит побитый жизнью топорик. Вот девятипалый моряк, сально шутивший, прохаживавшийся на ее счет с самого порта. Вот Бродяжка, безглазая, ободранная, щерится кровавыми зубами, счастливая, что судьба наконец-то догнала верткую послушницу и Многоликий Бог заберет свое. Вот Дейенерис Бурерожденная, валирийский клинок в сердце валирийской дочери…
…нет, нет, это лишь мечты. Она не убила ее, не смогла. Джон помешал. Джон привел драконов. Джон стал драконом. Джон подарил ей Иглу… это он убил ее. Он враг.
Очередной хрип вылетел из пробитой груди. Картина, вставшая перед глазами, была такой живой и отчетливой, такой желанной, такой правильной…
Блеск валирийского клинка, наконец-то вволю напившегося крови Таргариена, бледное лицо, обрамленное непослушными кудрями, черные от боли глаза, неверящие, молящие… и наконец пустые. Сталь, закаленная драконом, - в сердце дракона, навеки, навеки…
Она сморгнула слезу - одну-единственную, огненно жгучую, будто выточенную из самой горькой соли, какую способны породить море и отчаяние.
Еще один призрак наклонился к ней, упираясь ладонями в мослатые колени. Он ухмылялся, словно спрашивая: “Ты же знаешь, кто на самом деле твой враг? Знаешь?” Валирийский клинок прочно сидел в его горле.
Она не продала кинжал, как советовал Джон. Она просто предложила его капитану в обмен на экспедицию, и тот согласился, даже не задумавшись. Наверное, за такой кинжал можно было получить и два корабля, и не нанять, а купить вместе со всей командой.
Отдала, просто отдала. И ни разу с момента договора она не усомнилась в том, что он вернется к ней снова, раньше или позже, так или иначе. Сейчас эта уверенность виделась как неоспоримое дурное предзнаменование, но тогда это просто не пришло ей в голову, которую кружили шум волн и чаячий крик.
И в конце концов кинжал снова оказался в ее горячей ладони - словно сам собой возник в суматохе драки, кипевшей на палубе, среди безумных людей, застрявших в скорлупке под мертвыми парусами. Выхватила она его у кого-то из-за пояса, голенища или из печени… теперь уже не узнать.
Она не помнила, кто был первым. Кто, давясь вязкой слюной, первым предложил убить ее, чтобы насытиться мясом, напиться крови и унять иссушающую жажду, дочь беспощадного штиля? Она помнила лишь, кто был последним - этот мослатый, пригвоздивший ее к палубе ее же собственным мечом и тут же убитый кинжалом, послушно слетевшим с ее руки.
Все ее существо молило о буре, о шторме, который напоил бы ее, умыл палубу от крови, унес с собой и паруса, и трупы, и под конец ее саму. Небо было чистым и светлым, но ей уже случалось видеть, как быстро все может измениться. На суше буря не налетает так скоро и внезапно, как в море; там облака собираются нехотя, наливаются сизым, и ветер выбивается из сил, гоня это упрямое, ленивое стадо высоко над полями. В море шторм нападает как дракон - молниеносно, свирепо и без пощады.
Но день уплыл, сменившись вечером и ночью, а буря все не шла. Вместо нее лишь выпала роса, которой, казалось, едва хватило, чтобы смочить запекшиеся губы. И настало новое утро, чистое, яркое, пронизывающе прекрасное. Солнце согрело приколотую к доскам бабочку, высушило ее дрожащие крылышки, потом поднялось повыше присматриваясь - и стало медленно, размеренно выжигать из нее остатки жизни.
Люди состоят из воды, она наполняет их, течет по венам. Проткни их - и вода вытечет. Солнце сушит их, вялит как рыбу, опаляет своим негасимым огнем. Солнце - это дракон… дракон, ныряющий в море на закате.
Мослатый висел поотдаль, запутавшись в снастях, покачивался, как гротескная кукла, кивал поникшей головой в последних отсветах солнца - и он же стоял рядом с ней, истекая мертвенным светом, и ухмылкой встречал ночь, в которой она присоединится к их команде мертвецов.
Не сегодня… не сегодня…
Но сегодня заканчивалось. Игла поднималась из ее груди, как стрелка солнечных часов, отсчитывавших последние минуты ее жизни. Подарок брата, не раз спасавший ей жизнь и лишь один раз ее оборвавший.
Но то не вина Джона. Джон никогда не был ей врагом и никогда не будет. Она знала это так же точно, как то, что солнце теперь встает на западе, а заходит на востоке…
В небе зашумело. Нечто огромное спускалось будто бы прямо со звезд; оно зарычало низко и жутко и мачты с треском отломились, попадав за борт, оставив от некогда стройного корабля лишь неуклюжее разоренное корыто.
Чудовище опустилось на палубу. Доски просели, застонали, через фальшборт плеснула вода. Призраки шарахнулись прочь, унеслись по волнам, вставшим почти вровень с палубой.
- Мда, - сказало чудовище в густеющей тьме. - Тут у нас, я смотрю, ситуация… Файм!
Последнее слово было непонятно, но обладало странной вещественностью. Оно словно овеяло ее, обняло и превратило в воду - нет, даже нечто более неуловимое, эфирное. Струящееся, нежное, тонкое…
Чудовище тихонечко подуло на нее и она перышком взмыла над палубой, больше не прикованная к ней холодным клинком. Следом взлетело и само чудовище, взмахнув нетопыриными крыльями. Исполинская лапа сомкнулась на ее невесомом теле, из которого уже не текла кровь, и последним, что она увидела в наплывающей ночи, был остов корабля, уходившего под воду в белых завитках водоворотов.
*
Кинжал возвращался снова и снова. В болезненной мешанине мыслей, посреди горячечного бреда он был единственной опорой, единственной точкой отсчета. И даже в таком спутанном состоянии сознания она была способна осознать иронию - ведь кинжала больше не было. Он все-таки покинул ее, он лежал глубоко на дне, куда нет дороги людям, лежал рядом со своей сестрой Иглой. Ей казалось, будто она вновь осиротела.
Но что-то еще беспокоило ее. Какое-то воспоминание из прошлого возвращалось снова и снова, дразнило, ускользало - что-то белое, черное, что-то смертоносное, тонкое, длинное…
Длинный Коготь, вспомнила она. Валирийский меч, с которым Джон не расставался. Когда она напала на него в Красном Замке (нет, не на него… не совсем на него), он достал меч, пытаясь отразить ее атаку. Другой меч, совсем другой, а ведь за час до того она видела при нем Длинный Коготь. И на нем была другая одежда, другой плащ…
Она же видела все это, хоронясь за обломками, видела ясно и отчетливо, но не остановилась даже на миг, чтобы задуматься и спросить себя…
Что с ним случилось?
Арья села в постели, разом вынырнув из беспокойного полусна.
“Я напала на его,” подумала она мертво. “Нет смысла и дальше себе врать. Даже после всего, что она сделала, он не собирался ее убивать и мне бы не позволил. Мне пришлось с ним драться, и я стала одной из тех, кому хотела отомстить… И кто я теперь?”
Дверь скрипнула и в комнату заглянула Санса. При виде Арьи, понуро сидящей в постели, ее серьезное белое личико расплылось в неудержимой улыбке, чуть приправленной сестринской слезой.
- Вот что ты за дура такая, - всхлипнула Санса, плюхаясь к ней на кровать и обвивая руками чуть ли не три раз вкруг. - Арья-лошадка…
Сама-то Санса-кобыла, подумала Арья, задыхаясь в любящих объятиях. И на каких секретных кормах такая вымахала, все же вроде ели одинаково…