Кувыркаясь в потемках, он горько подумал о том, что с ним, кажется, провернули ту же хитрость, что он сам - с Мираком. Однажды Дюрневир оптимистично предположил, что при встрече с ним Молаг Бал может помереть от смеха, и Джон вдруг с ужасом осознал, что, кажется, это его единственная надежда.
- Ох ты ж, упал. Какие мы неуклюжие, - послышался тягучий голос, и Джон прямо на лету сжался в комок, спасаясь от мучительной боли во всех костях и поранившись при этом собственным мечом, который по-прежнему сжимал в руке.
Падение кончилось внезапно и ужасно. Его почти размазало о каменное дно, где плескалась кровь Обливиона. Распластавшись на боку, он почувствовал, как в рот ему затекает знакомая смолянистая жидкость с железным вкусом. Еле шевелясь, он приподнялся, не желая снова нахлебаться этой дряни и остаться совсем уж без всякой надежды на спасение… хотя какая тут могла быть надежда?
Глянув вверх, он увидел далекое пятно мутного света.
- О нет, - протянул голос, - это уже не Волкихар. Это моя Гавань. Будь как дома, Довакин.
Джон здорово сомневался, что владения Молаг Бала ограничиваются этим колодцем, но знакомиться с окрестностями и уж тем более быть как дома не желал. Впрочем, ему не нужно было лишнее подтверждение того, что он в Обливионе. Запретное Слово, изглодавшее ему душу до дыр, на время унялось и не высовывалось, успокоенное безвременьем. А может, даже слегка струхнуло, чуя рядом силу большую, чем оно само. Против Молаг Бала оно было бесполезно.
- Лук не отдам, - сипло заявил Сноу.
- Я, конечно, могу просто тебя прихлопнуть и забрать его, - лениво проронил Принц, - а могу подождать, пока сам помрешь… проявить выдумку…
- Кажется, кто-то забыл, что я вампир, - упирался Джон, в порыве отчаяния и впрямь решивший довести Молаг Бала до колик.
- Это легко исправить, - задумчиво высказалось чудовище, даже не хихикнув. - Но вот в чем штука: учить уму-разуму зарвавшихся вампиров куда интереснее, чем хлипких смертных. Дольше, разнообразнее. Ты сам будешь молить, чтобы я забрал лук, а тебе подарил смерть полегче. Правда, и после смерти ты попадешь ко мне, - тут он наконец-то засмеялся, но Джона это не обрадовало. Не тот это был смех, совсем не тот…
И зачем я всю дорогу ныл насчет лука, в отчаянии подумал Сноу. Ах, если бы лук, лук - это хорошо… И вот лук наконец-то есть, а дела - хуже некуда.
- Твоя жена плачет, зовет тебя, - неодобрительно сказал Молаг Бал. - А ты упираешься, убогий. Что тебе Тамриэль? Обливион повсюду. Отдай мне лук - и я верну тебя домой прямо сейчас.
“Ты его план номер три.”
Слова Харкона прозвучали в его голове так отчетливо, словно древний вампир только что повторил их, наклонившись к самому уху Джона.
- Нет, - безнадежно ответил Сноу.
- Значит, будет по-плохому, - театрально вздохнул Принц Господства. - Что ж, посиди тут, подумай. Когда-нибудь я за тобой вернусь.
Теперь понятно, где и у кого Харкон набрался такого изысканного обхождения, подумал Джон и тут же задался вопросом: а почему Молаг Бал просто не забрал лук у Виртура?
Может, потому, безнадежно вздохнул он, что решил не суетиться и получить все сразу: и лук, и прямой доступ в другой мир. А еще потому, что все это его забавляет.
Послышался странный, какой-то ржавый скрежет и Джон нервно встрепенулся, оглядываясь. Но далекий, слабый свет наверху не достигал дна колодца, и понять, что было причиной мерзкого звука, не получалось.
Что-то кольнуло его. Джон дернулся, отодвигаясь назад и чувствуя спиной новые уколы. Поднявшись на колени, он вслепую отмахнулся клинком и услышал железный лязг, а Длинный Коготь, отлетев от препятствия, чуть не вырвался из руки. Боги, только бы не потерять его… он же обещал не терять… обещал Старому Медведю…
Его снова укололо, на этот раз сильнее. Какой-то шип, растущий прямо из стены, вонзился ему в бок и продолжал продвигаться внутрь, медленно и неумолимо. Кривясь от боли, Джон подался в сторону, но другой шип впился ему в плечо, еще один - в бедро, и сразу три уткнулись в спину. Его будто снова убивали его же собратья. Руку пришпилило к боку, пальцы онемели на рукоятке меча, и обещание больше не терять фамильное сокровище вдруг показалось давно приснившимся сном.
Ни увернуться, не отодвинуться. Шипы были повсюду, только темнота и шипы, и запах крови. Даже сидеть на цепи и то было приятнее… Отчаяние, которое он тогда испытывал, сейчас сошло бы, пожалуй, за умиротворение.
Его спасли с башни, но сюда… сюда никто не придет. Ни Серана, ни драконы, ни даже Призрак.
Призрак! Джон вдруг осознал, что родной волк, получается, заперт здесь вместе с ним, и снова дернулся, пытаясь освободиться, но иглы, пронзившие его насквозь, не дали сдвинуться с места. Он запрокинул голову, ища в высоте мутное пятнышко света, и в который раз безнадежно спросил сам себя, почему же с ним вечно такое случается.
Он не раз с ужасом пытался представить, каково пришлось Нуминексу. Каково было Арье умирать посреди пустого океана? Теперь он все узнает сам.
“…а если застряну я - Нуминекс за мной когда-нибудь придет?..”
Нет. Не придет. Уж точно не сюда.
А где-то далеко плачет Дени. Остаться последним Таргариеном - ужасно…
Но он ведь Джон Сноу, а Джон Сноу мертв. Его вообще не должно быть в мире живых - хоть в Тамриэле, хоть в Вестеросе. И пусть этот тупик совсем не похож на ту ледяную, полную бликов расселину, но с задачей навеки схоронить мертвеца он справится так же успешно. В Обливионе нет времени; мелькнуло еще одно мгновение, повторилось снова и снова. Каждое было мимолетным, каждое длилось годы.
Ему мерещилось, что он снова болен оспой и мучается в жару, как в далеком детстве. Мерещились ледяные тюремные камеры в Стене и винтерфелльская крипта. Время от времени его снова стискивала хрустальная расселина, и солнце светило сквозь острые грани пролома, и тем страшнее было потом возвращаться в темноту жуткой ямы. Разум плавал по волнам прошлого, будто нарочно выискивая самые мрачные и болезненные воспоминания, и чем дальше, тем чаще он начинал тонуть, погружаясь в кромешный бред. Ему казалось, что кровь Обливиона поднимается со дна колодца, готовая захлестнуть его окончательно, раз и навсегда. Он обещал Дени вернуться, но вернуться отсюда ему не по силам.
“…и вот так, на драконьем хвосте, наш Довакин спасся из страшной-престрашной ямки…”
Не в этот раз.
Он запрокинул усталую, почти не способную думать голову и положил ее на длинную иглу, пролегшую под затылком. Колени немели в холодной крови Обливиона, рука отнялась, но пальцы - он это знал, - все еще упрямо стискивали знакомую рукоять. Безжизненно вися на иглах, он вдруг задался безумным вопросом: а что сказал бы на все это Безумный Бог? Партурнакс советовал никогда о нем не вспоминать, но теперь все советы стали бессмысленными.
Разум снова попытался уплыть в забытье, но, цепляясь за краткий момент прояснения, Джон упрямо пытался думать. В который раз в своей жизни он вспомнил слова, произнесенные Шеогоратом в тронном зале: “Кто сможет остановить огненную бурю? Ты, Джон Сноу? Да ведь ты умер!”
Как же хохотал тогда Энн Мари…
И сейчас, вдоволь насмеявшись, он сказал бы: ты умер, смирись с этим. Тебе, покойнику, тени за чертой, подарили еще один шанс побродить по миру, но на деле ты уже давно лежишь в той расселине, потому что ты - мертв.
Мертв, совсем как Дени, обмякшая в его руках. Распахнутые глаза смотрят в неведомую пустоту, и единственное, что еще движется в ее лице - тонкая струйка крови, текущая изо рта.
Джон тяжело перекатил голову, царапая затылок об иглу, пытаясь вырваться из очередного морока. Дени жива… Жива, потому что он нарушил ход времен.
Тид-Аран, Рана Во Времени. Он создал ее, когда вернулся в прошлое с помощью Кель, и с тех пор Партурнакс сторожит ее, потому что она опасна. Потому что прошлое - неслучившееся будущее - все еще скрыто в ней, как зародыш в яйце, и эта угроза исчезнет только вместе с ним, ее создателем.
Он вспомнил ворчание умирающего Алдуина: “Ты сидишь на моем месте.” Вспомнил слова Дюрневира в Каирне - странные и страшные слова о том, что его душа поймана в три клетки: времени, проклятия и смерти.