Джон вспомнил валун из храма Маар Гана и мимолетно удивился, почему добрый Вивек не подвесил и его. А ведь Министерство-то действительно висит - он видел это собственными глазами и даже внутри побывал…
Ох ты ж, вот ведь. Он неприязненно поежился и опять постарался выкинуть лишние мысли из головы.
В тридцать шестой - последней по официальному счету - проповеди описывалось сражение при Красной Горе, которое с правдой было схоже разве что именами. Но одна фраза, стоявшая особняком от прочих, была настолько тревожной, что Джон никак не мог ее пропустить.
“Красная Гора взорвалась, ибо Наставник зашёл слишком далеко в поисках Шармата.”
Красная Гора взорвалась, но пока что не взорвалась. Получается, Вивек видел будущее и знает, что однажды случится извержение… потому что Наставник зашёл слишком далеко в поисках Шармата.
Так это буду я, обреченно понял Джон.
В который раз он вспомнил, как они с Сераной стояли на берегу Солстхейма и смотрели на пылящую пеплом гору, укутанную дымами и алым маревом. Тысячи людей погибли, может быть, десятки тысяч…
Ты должен исполнить пророчество, сказал ему Молаг Бал. А еще прежде он говорил о жертве и о том, что Джон сам захочет ее принести - когда наступит время.
Так это был я, закрыл он глаза. Простите меня.
*
Следующий день прошел так же безрадостно. Выбравшись ненадолго из дома, чтобы запастись едой, Джон шел по улицам, как во сне. Все вокруг шагают по своим делам, щебечут, ссорятся - кажется, они даже не знают, что город закрыт и скоро начнутся проблемы с поставками. И уж тем более они не знают, чему суждено случиться позже…
Затронуло ли извержение Морнхолд? Он не помнил. В голове всплывали какие-то обрывочные воспоминания о городе Блэклайт, который вроде бы был столицей Морровинда в скайримские времена, а значит, Морнхолд, наверное…
Вернувшись домой, он бухнулся в кресло и уткнул голову в ладони. Принести в жертву тысячи ради того, чтобы вернуться домой. Чтобы спасти свою семью и своих людей - и то неизвестно, как ему это удастся…
Я превращаюсь в Харкона, подумал он. Говорил ведь Партурнакс, не надо путаться с Молаг Балом.
Но какой у него выбор? Дагот Ур сидит в Красной Горе и насылает на Вварденфелл безумие, мор и пепел. В его руках сердце бога, и никто, ни слабеющий Трибунал, ни даже Принцы Даэдра не способны его обезвредить. А Аэдра, как известно, в дела смертных почти не вмешиваются.
Остановится ли Дагот Ур, когда обратит остров в королевство пепла, или мор и бури пойдут дальше? Полетят в материковый Морровинд, на Солстхейм, в Скайрим…
Джон представил себе деревню скаалов - усыпанную золой, полную безумных чудовищ. Представил Вайтран, где Златолист увял на двести лет раньше, а жители превратились в раздутые бредящие мешки корпрусного мяса. И когда посреди этого ада откроются врата Обливиона, уже никто не встанет на пути Принца Разрушения и его орды. Из опыта с Шаварри он знал, что Мором - и наверняка корпрусом - способны заболеть даже вампиры.
Тамриэль падет, и тогда Джону будет некуда и не к кому отправляться. Он так и останется в ледяной расселине, мертвый, как преданная им Дени, как весь его мир, который накроет тень Дрогона. А Скайрим… а Серана? В каком мире она проснется - в мире, наконец-то дождавшемся Тартаага?
Долгожданная огненная буря, конец времен, который ознаменует появление Алдуина, будет милостью для Нирна и его же окончательным падением в ничтожество, ведь Алдуин все еще разбит, рассыпан на искры. И если мир все же сумеет возродиться - он возродится ущербным, как старая, умирающая луна.
Безумию Дагот Ура должен быть положен предел, его связь с сердцем должна быть разорвана, но само сердце… что с ним делать? Джон беспомощно покачал головой, страдая от собственной ограниченности, невозможности заглянуть за пределы, положенные смертному разуму, и узнать нужное.
“Рука, благословленная звездами, берет трижды проклятый меч, чтобы сжать урожай…”
И принести в Вварденфелл огненную бурю.
Ему вспомнилась Королевская Гавань, полыхающая, полная истошных воплей и ужаса. Вспомнилось и то, как мало людей, хоть живых, хоть мертвых, нашлось в Красном Замке после битвы, а ведь шел слух, что туда в поисках убежища стеклось чуть ли не полгорода. Но на деле единственное, что в замке имелось в избытке, это закладки Дикого Огня.
Серсея ненавидела Королевскую Гавань, подумал он. Там погибли ее сыновья и отец, по тем улицам ее, гордую королеву, гнали нагую и обливали нечистотами. Она не отказалась бы от победы в войне, она желала ее, но победа труднодостижима, когда в противниках дракон. А потому остается лишь насладиться последним горьким триумфом - ведь ничего в мире, даже короны и власти, она не жаждала так сильно, как увидеть ненавистную Гавань в огне. И этот огонь пришел к ней сам, его надо было лишь немного раздуть, подтолкнуть, разозлить - а потом, уходя, поджечь последний фитиль. И отчаливая от тайной пристани, увидеть, как погибнет новая королева, наконец-то воссевшая на трон своих предков.
И так бы оно и случилось, если бы Дени оказалась хоть капельку милосерднее.
Но она не приняла капитуляцию и не остановила Дрогона. Она помнила Миэрин, где ее Безупречных убивали по закоулкам, и больше не желала снисходить к пугливой и подлой людской натуре. Они разбудили дракона и пожали плоды.
И именно поэтому оставшиеся будут жить. Из-за того, что пылала Гавань, из-за клинка в ее сердце, из-за двери в лучшее будущее на самом краю мира, в ледяной расселине.
Но если бы Дени оказалась хоть капельку милосерднее…
Достигни неба жестокостью.
Да чтоб тебе провалиться, Вивек, горько подумал Джон. Прямо в Хладную Гавань, которая тебе так мила.
*
Он надеялся снова увидеть Партурнакса, но всю долгую ночь сны крутили его в каком-то бреду. Он бесконечно плутал по местам вроде бы знакомым, но незнакомым, где к нему липли чужие люди - хватали за руки, дергали, тянули, - и каждый из них обвинял его в чем-то, упрекал и требовал. Под конец ему пришлось буквально проталкиваться сквозь качавшуюся, как море, толпу - лишь для того, чтобы, вырвавшись, сорваться в безлунную пропасть.
Джон проснулся, не сразу понял, где находится, и возмущенно подумал, что вообще-то он уже не вампир и какого пекла ему такое снится. Утерев лоб, покрытый холодной испариной, он с отвращением прочитал повисшую перед глазами табличку: “Джон. Убил четыреста девяносто пять одухотворенных.”
- Четыреста… - начал он вслух и запнулся, внезапно осознавая, что уже давно превратился в массового убийцу - и даже не заметил этого.
И зачем ему об этом сообщают? Мол, раз уж начал, так к чему останавливаться? Добавим еще тысчонку-другую, а может, десять…
С болезненным любопытством он спросил себя, кого именно кольцо подразумевало под одухотворенными. Для начала, конечно, людей и меров. И, несомненно, драконов - он ведь когда-то убил одного. Вампиров, наверное, тоже учли, разумных кровопийц никак нельзя отнести к обычным безмозглым мертвецам. Джон и сам успел побывать вампиром - даже дважды - и, исходя из личного опыта, начал считать, что они куда ближе к даэдра, чем к нежити.
А вот драугры и фалмеры вряд ли входят в этот список, иначе число жертв было бы вдвое больше. Один только Скулдафн чего стоил, да и Долина тоже - правда, там веселую обязанность истреблять фалмеров довольно быстро присвоил себе Харкон. Кстати, а Гелебора тоже засчитали Джону или это записано на личный счет душеньки Призрака?
И все же - четыреста девяносто пять. Так много?
Джон вспомнил, как обшаривал побережье в поисках великой статуи Азуры. Вспомнил спасенных рабов, радостно шевеливших своими каджитскими ушками, и трупы бандитов и работорговцев под ногами, трупы по всей пещере - одной, а потом и другой, и третьей, и пятой… Вспомнил, как кормился живыми, будучи вампиром. А если добавить к этому многочисленные святилища Принцев Даэдра, Логово Темного Братства, случайные встречи тут и там…