Разделитель ударил в самое средоточие сизого круговорота, а следом за ним пришла и очередь Разрубателя, который взрезал ткань портала, словно морнхолдский шелк. Только что упругая, как натянутое полотно, она подалась и распалась, и Джон, не найдя опоры, провалился вперед, сквозь рассыпающиеся туманные обрывки.
Где я, замер он, вглядываясь в черноту перед собой. Твердыня Ночи исчезла, а с ней исчез и грязный от сажи лед, и лютый холод, и весь мир. Джон стоял на пустом безжизненном обрыве, за которым начиналось сплошное ничто.
Вечность. Обратная сторона Уль, которую он уже видел в далеком, позабытом сне. И как в том сне, перед ним снова взошла луна, выплыла из черных глубин и теперь светила ему в лицо своим холодным ясным светом.
Она молчала, словно не замечая перед собой крохотную пылинку, прилепившуюся к краю обрыва. Она не пыталась вступить в разговор - может, не была на это способна, а может, не способен был он. Великий Иной был прямо перед Довакином, достигшим конца пути. Одно последнее усилие - и призрак Зимы будет навеки изгнан из мира…
Разделитель качнулся в руке и стал медленно подниматься. Луна дышала на Джона морозом, окатывала равнодушным светом и не таяла в свете зари, поднимавшейся за его спиной. Жаркая звезда всходила над седой от холода головой, изливала на него яростные лучи, наделяя новой злостью и силой, достаточными, чтобы убить бога.
Достигни неба жестокостью Ударь один раз Разделителем, более одного раза - Разрубателем…
Луна молчала, купаясь в белой меланхолии. Ее лик излучал спокойствие и некую непостижимую грусть и странное сомнение вдруг поселилось в душе Джона. Крохотным червячком оно начало точить его сердце, а глаза вспомнили все пролитые слезы - слезы по Дени, которую он убил собственной рукой, убил ради всех живущих.
Но разве не ради этого он здесь? Ради всех живущих… Разве оно того не стоит?..
Он знал это чувство, это желание идти по тропе благих намерений. Он знал, куда приводит эта тропа. Неужели он снова ступил на нее - здесь, сейчас?
Перед внутренним взором вдруг возникла статуя Азуры, глядящая на восход. В одной руке Луна, в другой - Звезда, обе равные, обе нужные… Но что будет, если убрать одну из них? Как скоро он увидит огромный огненный шар Рглора, закипающий на краю Вечности, готовый пожирать миры?
И снова ему вспомнились слова Шеогората, сказанные в заснеженном тронном зале: “Кто сможет остановить огненную бурю?”
Лишь Безумный Бог может веселиться, наблюдая, как времена снова и снова нанизываются на одну и ту же простую фразу из нескольких слов, а маленький глупый человечек снова и снова уничтожает баланс…
Фус и Ро. Партурнакс учил его, дал ему новое понимание, огромное и пугающее слабый разум. Древний дракон говорил, что Джон будет готов, когда придет время…
И вот оно пришло. Но готов ли он?
Готов ли он навеки изменить мир, принести огненную бурю, которую уже никто не сможет остановить? Или он здесь лишь для того, чтобы отступить, склоняясь перед естественным порядком вещей, - чтобы оставить за спиной Луну и Звезду, которые продолжат свое кружение и противоборство, позволяя жизни пребывать на хрупкой границе между ними?
Война, эвгир унслаад. Черные крылья, белые крылья… Баланс.
Он помнил, как падал в черную безлунную пропасть в одном из своих снов, и знал, что луна могла бы стать его последней жертвой, последним убийством, за которым уже не было бы ничего - лишь падение с этого безжизненного обрыва и вечная тьма.
Мы знаем, когда начать, говорил Партурнакс. И знаем, когда остановиться.
Джон опустил руку, державшую молот, и отступил от края пропасти, оставляя вопросы равновесия богам. Пальцы сами собой разжались, выпуская тяжелую ношу, но он так и не услышал, как орудия упали наземь. Казалось, они просто исчезли на полпути, а он продолжал отступать, слепо глядя на луну и уже даже не осознавая ее присутствия.
Луна растянулась, расплылась и смешалась с чернотой Вечности, вдруг обернувшись льдом в пятнах сажи, а Джон все неловко пятился назад, спотыкаясь на обломках льда под ногами. Холод глодал его со всех сторон, глаза почти не видели, ослепленные белым светом Иного, и он брел сквозь разоренную твердыню, будто самый первый из Ходоков.
Он наткнулся на что-то твердое и упал - упал прямо на ледяной алтарь, и тот раскололся под ним, а следом захрустели и стали валиться зубцы исполинской короны. Земля загудела, содрогаясь от чьей-то тяжкой поступи, и смутно знакомый голос пророкотал будто из другого мира:
- Мы здесь, братец.
Огромная пасть обдала его жарким дыханием, прокаленным и сухим, как воздух в кузне, и он почувствовал, что начинает двигаться, отрываться от земли. Страшенные зубы сомкнулись вокруг него, погрузив в темноту, ограждая, не давая выпасть из пасти взлетающего дракона.
Они летели где-то в поднебесье, но Джон видел лишь черный свод драконьей глотки и искры, кружившие в ней, словно горячие светлячки. В пасти было тепло, но холод проник в него настолько глубоко, что он никак не мог согреться. Ему казалось, что он просто душа, застрявшая в окоченелом трупе, не способном ни жить, ни отпустить ее.
Драконы приземлились на лесной поляне и Одавинг раскрыл пасть, позволяя Джону мягко скатиться к витым корням могучего чардрева.
- Дыши, - сказал ему Салокнир. - Все позади.
- Ты справился, малыш, - вторил Одавинг и ласково подул на него солнечным теплом. - Просто дыши.
Дыши, шепнули ему Старые Боги, снова принимая его как родню. Ты справился. Дыши.
========== Глава 45. Святой Джон ==========
Винтерфелл заметало снегом. Распахнутые ворота, безлюдный двор, высокие крыши и низкие навесы - все убелила безгласная сумеречная зима. Двери замка темнели перед Джоном, раскрытые настежь, внутрь убегала наметенная снежная дорожка, где не было видно ни единого следа. Он вошел в Великий Чертог, все еще храня в сердце надежду найти здесь хоть кого-то живого, но вокруг царила пустая тишина - лишь в открытые окна, в покинутые двери влетали рои снежинок и оседали вниз, чтобы навеки упокоиться рядом с миллионами своих хрупких сестер. Он шел по знакомым покоям, выкликая имена тех, кого любил, но ни разу до него не донеслось ни ответа, ни вздоха.
Во всех окнах виднелась луна. Она следовала за ним, куда бы он ни пошел, в какой бы коридор ни свернул, и, спасаясь от ее мертвящего взгляда, он устремился вниз, в крипту, в последней, безумной надежде найти жизнь хотя бы там. Но крипта была холодна и пуста - этот долгий темный зал, где рядами застыли Короли Зимы и их седые волки, - и Джон побрел между ними, уже понимая, что не найдет здесь никого. Из всего, что было в мире прежде, ему осталась лишь луна. Луна - и эта черная яма, разверстая гробница, ожидавшая в конце пути.
Вот место для меня, подумал он, остановившись перед открытым саркофагом. Вот где я навеки останусь…
В груди разбухал, катился к горлу чудовищный крик, который обрушил бы всю крипту, весь Винтерфелл, если бы ему дана была воля. Его место, черное, одинокое, упрятанное под землю далеко от неба и всех, кого он любил, зияло и готовилось поглотить его и Джон с трудом удерживал в себе вопль ужаса, рвавшийся наружу.
Ярость, чистая и золотая, вскипела в нем, сожгла страх и словно осветила мертвую крипту. Я не останусь здесь, подумал он ожесточенно. Можно похоронить тело, но нельзя схоронить душу. Это не мое место.
Впереди, в конце крипты, скрипнула дверь, которой там никогда не было. В тяжелых створках прорезалась узкая щель, сквозь которую ударил тонкий лучик холодного зимнего света. Джон вскинул голову и одно долгое мгновение еще оставался на месте, а потом резко зашагал вперед, уже понимая, что скрывается впереди.
Он был прав.
Тронный зал был все тем же, и Железный Трон был все тем же, и дядюшка, занявший любимое креслице, тоже ни капли не изменился - сидел и смотрел своими бельмами, ухмыляясь от уха до уха.
Джон подошел ближе, полыхая от злости, остановился, посопел, а потом нехотя сказал: